дезертирующую кровь.... Ему снова повезло: опешившие бандиты чуть не подавились слюнями — и, когда они опомнились, пистолет уже плясал в дрожащей руке Сэма:
— Рррруки вверх! Встать! — орал он, как резаный, вышибая криком собственный страх. — Джузи, бери пушки!
Голая Джузи, исполосованная багровыми полосами, как тигрица, обезоружила бандитов. Сэму было мало, и он крикнул:
— Раздевайтесь, уроды! Штаны долой, труселя долой, все долой!
— Тебе это даром не пройдет, — сказал один из них, расстегивая ремень.
— Разговорчики! Заткни гузно, пока хуй не отстрелил! Давай-давай, шевелись!
Вскоре все тройка насильников дефилировала голышом по улице, а Джузи истерически смеялась, глядя на них в окно.
— Что ты натворил, Пятачок! — хрипела она сквозь смех. — Теперь нам надо срываться с места. Срочно, пока время наше. Собирай манатки — съезжаем.
— А... — Сэм похолодел.
— Ты что! Конечно, вместе. Даже и не думай. Давай, малыш, в темпе! Сматываем удочки.
Ночь им пришлось перекантоваться в зале ожидания Grand-Central, а наутро они быстро нашли комнату в Куинсе* — правда, не за сорок шесть, а за семьдесят баксов, но выхода не было.
_______________________
*Grand-Central — ж/д вокзал, Куинс — район Нью-Йорка, отдаленный от Гарлема. — прим. авт.
***
С утра они разбежались на работу, а вечером Сэм, едва не уехавший по привычке в Гарлем, прибыл в «новую дыру», как ее назвала Джузи, вошел в комнату — и его обвили горячие руки...
— Только не надо комментариев, ладно? — попросила Джузи, втираясь в него голыми сиськами. — Если честно, мне уже сто лет как жутко хочется сделать это. И я сделаю это. Мы сделаем это. Потому что я тебе благодарна... я тебе так благодарна, как... как... — бормотала она, раздевая его.
Вскоре член Сэма, вставший, как по команде, был у нее во рту, и Сэм впервые корчился от невиданного блаженства, пустившего корни ему в пах, в самую его сердцевину...
— Нет, нет, мой славный, это только начало. Это упаковка торта, и еще даже не обертка, а ленточка. Вот сейчас будет обертка... вот она какая... нравится? — пела ему Джузи, накрашенная, зверски красивая, вжимаясь в Сэма и выцеловывая ему рот горячими губами, мягкими и нежными, как пончики с малиной.
Ее язычок щекотал озорным кончиком дрожащий Сэмов язычище, сведенный судорогой ласки, руки обвивали его тело и трогали в тысяче мест сразу, горячий живот и сиськи терлись об него, приминая член к телу... Сэм не помнил, как он очутился на кровати, как Джузи оказалась под ним, и сам момент Входа Внутрь, о котором он столько мечтал, не отложился в его памяти. Он опомнился только, когда в его яйцах натянулась привычная резина сладкой боли, но так зверски, как еще никогда. Он уже вовсю жарил Джузи, истомно целующую его прямо в горло, выгнутую перед ним голым, раскоряченным розовым изобилием — его изобилием, в котором он купался, обжирался им в усмерть — наконец-то, наконец-то... Его жадность была так огромна, что он не успел насладиться ни сиськами Джузи, ни ее задницей, ни пиздой, которую мечтал обмусолить, как фантик; его пах сжался в судорожный ком — и лопнул, впервые изливаясь не в воздух, а в живую плоть. Впервые его хуй обтекала податливая, нежная влага Джузи, слепленная с ним в единый живой слепок, впервые во время кончи его обнимали живые руки и мучили живые губы — и Сэм провалился по уши в теплую Джузи, влипнул в нее языком, яйцами и всем телом... Он лился в нее целую вечность, заливал ее литрами семени, — а она вжимала его попу в себя, чтобы ему было глубже и приятней, и потом щекотала язычком его верхнюю губу и дышала ему в ухо, и потрясенный Сэм хрипел на ее груди...
— Ну вот. И двух минут не продержался. А говорил, я тебя не возбуждаю, — хихикала она, сжимая ему влагалищем сдутый отросток (Сэм и не подозревал, что они так умею)
— Эгхееээыы... — отзывался он, сам не понимая, что хочет сказать.
— Ыгыыыы! — дразнилась она. — Гам, и сразу весь торт заглотил.
