время этой «прелюдии», пока дело не зашло дальше ласканий и поглаживаний, обратил я внимание и ещё на одну деталь: когда гладил его шею, под рукой оказалась тонкая цепочка, а на ней — металлический брелок в форме сердечка. Стараясь не отвлекаться на другие пустяковые мелочи, я хотел запомнить именно эту приметную деталь, чтобы потом при случае опознать по ней моего ночного соседа-инкогнито.
... Ласкались мы недолго, то прижимаясь, то обнимаясь и не произнося ни единого словечка. А когда напряжение достигло своего наивысшего предела и мой «головастик» вот-вот готов был взорваться (теперь и я задышал неровно и горячо, содрогаясь от приливов наслаждения), мой партнёр быстро пригнулся и принялся нежно облизывать моё «сокровище». Поначалу он обрабатывал один только толстый ствол члена, а затем взялся и за головку, целиком погружая её в себя. С явным блаженством, слегка причмокивая влажными губами, он всасывал её, умудряясь при этом не издавать излишне громких звуков. Сосал быстро, но очень ласково и почти неощутимо, то и дело вытаскивая член изо рта, словно любуясь произведённым эффектом...
Я умирал от удовольствия и тихо (как только мог!) постанывал, делая всем туловищем встречные движения и придерживая его за голову. После нескольких лёгких, но глубоких «качков», когда в его большом рту оказались одновременно и мой здоровенный хуй, и вздувшиеся под ним яички, я стремительно, не помня себя от счастья, изогнулся, изо всех сил притянув голову соседа к себе — и тут же, не медля ни секунды и ни о чем другом не задумываясь, словно в беспамятстве, выстрелил в его раскрытую настежь глотку мощной резкой струей...
В голове в этот миг что-то сместилось, растекаясь быстрыми толчками и перемешивая действительность с фантастическими видениями — словно в огромном кипящем котле; закрутилось бешеным вихрем, упоительно и успокаивающе...
Сосед, выпрямившись, уже лежал абсолютно неподвижно, не подавая никаких признаков. Я медленно погладил его по мокрому лицу, по горячей шее, приложил пальцы к его влажным губам — он охотно поцеловал их и... отодвинулся от меня, отвернувшись к стене. Поправив сползшее одеяло, я глубоко вдохнул воздух, показавшийся таким свежим и чистым, будто из распахнутой настежь форточки прорвалась морозная струя озона, — и готов был прокричать на всю казарму, что я сейчас так чертовски молод и безмерно счастлив, как ещё не был никогда в жизни! И страшно захотелось вновь поскорее погрузиться в свой сладостный «дедушкин» сон...
А когда через старую высокую раму с запылёнными стёклами, где внизу, между ними, лежало целое кладбище дохлых мух, мошек и комаров, забрезжил тусклый рассвет, отбрасывая расплывчатую матовую тень на серые стены, мне зримо послышались до боли знакомые звуки: общий скрип кроватей, гул прыгающих ног и чьи-то громкие голоса... Я как-то странно, словно убегая от кого-то невидимого, непроизвольно вздрогнул — и... окончательно проснулся, потому что в казарме прозвучала команда «Подъём!». Попытался сразу припомнить всё, происходившее со мной этой июньской ночью, бросив взгляд на соседнюю кровать: кто же он, этот храпун-сосун? Но на ней уже никого, увы, не было...
Быстро покинув теплую постель и кое-как по привычке заправив её, я с волнением вспоминал в деталях о ночном сексе с соседом; двинулся к умывальнику, украдкой при этом разглядывая смятые трусы: не осталось ли на них следов нашей «игры»? Подойдя ближе, услышал весёлый трёп столпившихся сослуживцев: чьи-то анекдотики, обрывки разговорчиков — обычное явление по утрам, после подъёма. Солнечные блики играли на их лицах — похоже, что денёк собирался быть по-летнему тёплым. Вдруг в глаза ударил маленький проворный «зайчик» — и на одном из новобранцев, беспечно плескавшихся под кранами, я сразу заметил ту самую цепочку с медальончиком, которую ощупывал ночью на шее соседа.
