(кличка среди студентов Шестой Размер), то почти все перестали танцевать и с аплодисментами, переходящими во всеобщий хохот, не сводили глаз с умопомрачительной пары. Зардевшаяся матрона, гордо поддерживая честь сельской интеллигенции, а заодно и парик, ритмично работала бедрами, танцуя, предположительно, танго, хотя звучала рок-музыка. Свободной от парика рукой она иногда, в такт своему внутреннему мотиву, властно прижимала к неслабой груди мелковатого для нее кавалера, а Юрка при этом хранил серьезнейшее выражение лица. С проблесками жгучей страсти на резких поворотах. Закончился танец счастливой слезой Шестого Размера, окрашенной тушью цвета кляксы в дневнике второгодника, и ее благодарным книксеном, плавно переходящим в нетрезвый реверанс. В одиннадцать все закончилось, но раскрасневшиеся студенты явно не собирались расходиться, строя планы ночных похождений. На крыльце мы закурили, Юрка, шатаясь положил руку мне на плечо:
— Пойдем домой, завтра рано на барщину.
Я не был пьян, но решил подыграть. И обняв его за талию, повел, спотыкаясь, по темной деревенской улице.
Руки его обвивали мой торс. Он прислушался: уже никого нет. И не отводя головы, неловко попытался поцеловать меня. Нос мешал. Я первым догадался, наклонил голову, и наши губы жадно впились друг в друга, а вода хлестала по щеке. Он отвел меня в соседнюю кабину и сел передо мной на корточки. Стал поглаживать мои щиколотки, потом икры...
— А ты массаж умеешь делать? — спросил я Юру, когда мы уже легли.
— А ты хочешь? — в этом резком ответе мне почудился двойной смысл.
Я молча перевернулся на живот и положил руки под голову, прислушиваясь к старушечьему посапыванию в соседней комнате. После паузы он откинул одеяло и сел на меня верхом, стиснув коленями мои бедра. Я мгновенно почувствовал прилив крови к месту соприкосновения и ощутил горячее дыхание наездника. Медленно и неуверенно начал он разминать плечевые мышцы. Вскоре руки застыли, а дыхание приблизилось к моему уху. Я приподнялся, и губы поймали обжигающий язык.
Я стоял с закрытыми глазами на резиновом коврике, ощущая его губы сначала ступнями, потом голенью, бедрами и... наконец... Он легонько покусывал, и это возбуждало еще сильнее.
Юрка помог мне перевернуться. Поцелуи его прижигали то шею, то руки, то грудь, то живот. И вдруг я оказался в нем по самый корень, а длинные дерзкие пальцы его сжимали мои запястия, как будто я хотел вырваться. Рывок, — и тусклый свет фонаря за окном высветил перед глазами контур его бедер, а потом я почувствовал, как в губы упирается что-то нетерпеливое и горячее.
Затем он встал, повернулся и рукой направил мое орудие в цель. О, как восхитительно было вхождение в этот мир неги и дрожи. Руки мои жадно обхватили тело, с которым я уже ощущал себя единым целым. Мальчик стонал, но звук, в экстазе вырвавшийся у меня, наверно, заглушил его стоны. Рука, скользнувшая по его животу, осязала пульсирующую влагу.
Юрка лег рядом, притянул меня к себе, поцеловал глубоко и с жаром, а потом всей тяжестью навалился мне на спину. Я почувствовал настойчивые толчки, боль, весь напрягся, постепенно расслабился и... это мне казалось похожим на состояние невесомости. Через какое-то время он уже судорожно кусал мое плечо, но я не чувствовал боли. Только блаженство.
Когда я вышел из душа, он обмотал мне шею махровым полотенцем. Было так хорошо. И было счастливое ощущение, что теперь я не один такой, и не один. Что у меня есть друг, с которым я уже не расстанусь.
Юрка ушел на двор курить. А я смотрел на черную ветку с черными сливами на блекло-желтом фоне фонаря и слушал шепот срываемых осенним ветром сухих листьев. Наверно, я был счастлив в те минуты. Но с тревожным шорохом листьев уже подползал страх потери. Неизбежно ли это? И я с силой сжал подушку. А подсознательно я душил эту сверлящую...
И тут меня осенило:
