Она пришла, убитая сознаньем
Грядущего паденья своего...
Несчастное, разбитое созданье.
В глазах тоска и больше ничего.
Она сняла одежду как вериги,
Она легла в постель как на костер.
Она любовь встречала только в книге,
Но похоть в ней жила как селитер.
А годы шли, а юность промелькнула,
А добродетель женщины порок.
И ветром одиночества подуло,
И наступил ее предельный срок.
Скажу тебе, читатель, по-секрету,
Я эту тайну открывал не раз,
Из недотрог монашек в жизни нету,
Вот из блядей встречаются подчас.
Зато из целок выдержанных долго
Выходит настоящее вино.
И если откупорить к месту, с толком,
Приятно кружит голову оно...
А тут, представь, тот самый редкий случай.
Сидели в ней сто тысяч бесенят.
Зачем их в заточенье было мучить?!
Да разве эти черти усидят!!!
Был поцелуй сначала сух и долог,
Как суховей в засушливой степи.
Но я ласкал ее как спелеолог,
И ночь была, и были мы одни.
И было как начало изверженья:
Слегка по телу пробежала дрожь,
Слегка навстречу начала движенье,
Потом еще прибавила на грош,
Потом еще, смелее, злее, глубже,
И хриплый стон, и жажда все отдать.
И ощутила, как ей это нужно
Кому-нибудь вот так принадлежать.
Гордячка, умница, богиня с пьедестала...
Сгорело все... Осталась только блядь,
Которая мечтательно шептала:
Меня ведь надо каждый день ебать...
