Аришка аж встала на цыпочки, так схотелося вдруг. А там взяли друг дружку за жопы уж и из всех сил как крепко заёрзали — барыня ажнось любуется. У иё у самой под подолом-то — страсть, а тут двое таких козенят истворяют что! У Сергуньки-то жопа лохматая, барыня сунула руку под низ, да взяла в ладонь тягла мешонок. И почала тягать за самый вершок, чтоб взнуздать быстроходно желание, да чуть окоротить. Сергунька токо яростней завколачивал Аришке в пизду. А уж как стал золупою хуй целоваться с маткою не по-девичьи, так и забрало их обоих. Аришка закатила глаза, захлебнулась, завыла в голос пошти. А Сергунька прибился как бешеннай и пустил внутрь обильну струю конского свово молока.
Арина ослабла совсем и присела на край кровати до барыни. Сергунька ещё стоял-баловал... мокрым хуем водил ей по лицу и вкладывал в губы солёную золупу «Соси!». «Сергунька, не балуй!», одёрнула мать, «Вона счас у меня-тка попробует!». Сергунька не понял ещё что пошти, а барыня прижала жаркую девку к себе всем телом и сказала «Молодец, Ришка! Оторвала по полному номера! Ну теперь! У мине...» И барыня завозилась руками под подолом. Сергунька очумело смотрел. Аришка понимала о чём теперь речь и засуетилась у барыни — ночну снять. Как стянула совсем через голову, да распотрошилась на все постели вовсю, так Сергуньку-то и затрясло — мать ить голая, ноги на стороны лежит, а девка ей между ног прихорашивается на четвереньки встать. Аринка деловито умело взяла пизду барыни за уши, да потянула краями на свой рот — и целует в засос, в саму маковку, в саму серёдочку. «Поглыбжей, поглыбжей забирай!», барыня задышала спохматившись. Тут Сергунька не выдержал, больно матушка добра, бела. Подошёл, взял за грудь перекатную белую — словно жопа у Аришки, большая, горячая, мягка, податлива. Барыня — ничего. Он тогда одною рукой за сосок, что в ладони вместился как раз ширью окружности, а другою — за жопу, вот где телеса! Пока дырку от задницы под подбородком мокрым у Аришки нашёл — сам подвзмок. Сунул палец в лохматый кружок своей матушке — глузда ма! А уж барыню ходило ходором — больно проворен у Аришки, да глубок язычок. Всю дырищу стерзала в окружности, а как стала секель облюбовывать, да миловать, так тут барыня и потекла. Не вынесла — забилась вовсю — ходарма кровать-карусель. С жару-то приссыкнула слегка, да Аришка уж не стала себе привередничать — глыкнула. Больно барыня уж горяча, всё загорячила вокруг. У Сергуньки поднялся стояк, он его было прятать в кулак, а как свидел, как матушка дала струю, так не выдержал сам и пустил малафью ей на правую грудь. Так потом Аришка-то слизывала, а все смеялись «Ну, молодец! Ну, наддал!».
А наутро — беда. Барыня дело само — жопой вверх. И Сергунька с утра — не подымешь теперь. А Аришке на речку иттить — всё бельё полоскать, что вчера ещё бырыня наказывала. А спинушка разогнуться не может-та. Уж вчерась была-тка хорошо, как Сергунька прижал, так забыла не то спину, руки-ноги попрападали враз! А теперь? Ну ништо. Постепенно Аришка обыклась и чем дальше, тем легше пошло. А Сергунька сказал за обед «Больно лаком был ночью подарочек, маменька! Потом-сеном пах! Уж спасибо и вам! Я жисть в деревне люблю и вас тоже очень. Я счас, пожалуй, Настёну попробую уж тогда!». И рукою залез под подол до Настёны подававшей на стол, а другой рукой выпростал хуй и Настёне так раз показал его синюю вздутую голову...
* * *
Настёна лишь охнула от бесстыдства Серёгина, а барыня ржёт «Давай-кот, давай! Проковыряй ей гнездо! Мало иё Макарушка дрючит-та!». Так Серёга Настёну-то тут на столе и оприходовал прямо при маменьке вновь. Рака загнул, поднял платью на голову, да ещё заставил булки держать-расставлять. У Настёны дыра-то просторная, не то у Аришки. Долго потчевал и возил сисками по столу — знала чтоб. А потом вынул хуй, да на жопу и вылил-та всё. Барыня ажнось зашлась, то при
