причудливую пляску нездешних звёзд, слишком крупных и неестественно ярких. Пляска завораживает, но не успокаивает. Наоборот, её негодование, внезапно возникнув, застывает, заполнив все уголки души, расширившись до невероятной боли. Оцепенев, она стоит у немого окна, представляя себя такой же никчёмной и смешной, как перевёрнутое небо.
Тот, кто приносит бананы, сгинул в смрадной паутине листвы и ветвей. Остался только дразнящий аромат банановой грозди да след дерева от его крепких когтей на шершавой коре. Он сгинул в чащобе тенью, в зловещем силуэте которой ей почудился инквизиторский клобук.
То, что клитор и соски набухают, наполненные звёздной силой, её нисколько не удивляет. Они столько ждали, они были готовы, что просто вышли из повиновения.
Она плывёт от окна к столу. Выпивает остатки вермута из своего бокала и также стремительно, как подбегала к окну, поворачивается к тому мальчику, который оказался ближе. Она ждёт не того, что он поймёт её желание, уловит её сигнал — для этого смышлёности даже бандерлога больше чем достаточно. Она ждёт чуда, которое способно превратить милое, хотя и ничтожное существо в живой и торжествующий вулкан силы, страсти и любви. Она не видит мальчишеского волнения, она не желает видеть ничего, что происходит за пределами её души, в который раз замученной и истерзанной огнём и железом предательства. Кто-то с дьявольской усмешкой на тонких губах цепляет клитор и соски тонкими крюками похоти. Она ждёт от «бандерлога» решимости. И тот сначала почти осторожно касается её щеки сухим и жарким ветром пустыни. Это поцелуй. Но тут же, словно чума пытки и страсти, царящая у неё внутри, перепрыгивает на него. Он судорожным движением обхватывает её шею и больно впивается в неподвластный ей рот. Волна жестокого вожделения сотрясает его мышцы, принося ей ни с чем не сравнимое облегчение. «Только не останавливайся», — шепчет она про себя. «Не надо, ну, не надо!» — умоляет она дуреющего от своей наглости мальчугана.
Его рука уже скользит к её груди. Она чувствует, как её подол поднимается сзади, оттягивается резинка трусиков. Тяжёлое и частое дыхание второго «бандерлога», разбудившего в себе тигра, отпечатывается на её ягодицах. Скорее, скорее, давайте, мальчики, вперёд. Что вам стоит, слившись воедино, как крылья бабочки, составить из двух скромняг-бандерлогов одного огромного самца, вероломного и коварного, как и полагается самцам приматов?!
Покрытая их влажными поцелуями, подключённая к небесному электричеству двумя расторопными членами-контактами, она растворяется в диком порыве наслаждения. Она исчезает. Как исчезает и весь мир вокруг, вместе с его глупыми законами и правилами джунглей.
Ей хочется умереть.
Ей хочется жить.
* * * Два ангельских голоса ласкают пухом своих крыльев ее половые губы.
— Она же...
— Прелесть!
— Она кончила...
— Кончила? Ты смеешься...
— Нет, это я так тонко издеваюсь.
— Кончила она, и не раз. Да еще как!
— Но чтобы так! Мне казалось, что член...
— Оторвался? У меня так бывает, когда пьян.
— Будто бы ты сейчас трезв после литра вермута.
— Пожалуй, не совсем. Но попка — тихая заводь в сравнении...
— С влагалищем, что ли? Особенно, если влагалище взбесилось!
— Да, здесь всегда спокойно, попка такая ласковая, такая пугливая...
— Я хочу кончить! Дьявол, как я хочу кончить! Почему я не могу кончить?
— Это состояние я особенно ценю, когда чтобы кончить нужно собрать все силы.
— У меня уже нет никаких таких сил. Она кончает и кончает, а я не могу. Я подохну!
— Завидую тебе... Умереть на пике оргазма... Прошу, будь осторожнее, не порви ей ничего.
— Эта тонкая перегородка уже в огне. Она так же тонка, как та, что отделяет нас от вечности.
— Да ты поэт! Но пылать... пылать
