оскорбленная в каких-то лучших чувствах, оттолкнула она его свободной ногой. — Я разрешила тебе поцеловать только руку, а ты позволяешь себе такие вольности!... Совершенно недопустимо так забываться! — совсем натуральный гнев слышался в ее голосе.
— Простите!... Я не могу!... Что хотите, делайте!... — теперь уже любые ее слова казались наполненными огромным значением.
— С тобой просто опасно оставаться наедине! Ну, хорошо, я подумаю, что можно сделать, — с жеманным великодушием сменила она гнев на милость. — А теперь успокойся. Ляг там на спину и как можно скорее расслабься, примени свой аутотренинг. — Она указала нетерпеливым пальчиком на место под своими ногами.
Он, израненный, неспособный скрыть своего возбуждения, безвольно свалился на вытертый бесчисленными подошвами узорчатый линолеум прямо у ног ее, на место, указанное всемогущим пальцем.
Поверженный и совершенно обмякший после ураганного всплеска чувственных переживаний, он лежал в глубокой прострации, устремив ничего не видящие глаза в потолок и добросовестно старался успокоить тяжелое и прерывистое дыхание.
Майя Михайловна хорошо понимала, что сейчас с ним происходит. Широко раскрыв свои прекрасно-хищные глаза, она, казалось, никак не могла насладиться этим волнующим зрелищем своего торжества.
«Еще не все, нет, сейчас мы закрепим пройденный урок!» — ликующе думала она. Она прекрасно знала, что любой успех обязательно следует завершить каким-то эффектным штрихом, последним мазком гения на только что рожденном шедевре. Наибольшее впечатление произведет именно этот последний штрих. Концовка должна быть на высокой пронзительной ноте, только тогда она надолго запомнится и будет точить и разъедать однажды смущенную душу, требуя, точно наркотик, повторения и все нового увеличения дозы наслаждений. Отравленная душа навсегда утратит покой, и через все условности и препоны будет рваться она за новой усладой, которую, несомненно, может дать только ее отравительница.
Она сбросила туфельки и поставила одну ногу ему на губы, а другую на грудь, пропихнув ее в щель расстегнувшейся молнии куртки.
— Вот так, полежи и успокойся, заодно и ноги мне погреешь: своим горячим дыханием. Следи за своим пульсом, — с этими коварными словами она, не скрывая удовольствия, откинулась на спинку дивана и с легким вздохом закатила глаза, предвкушая массу будущих удовольствий в общении с этим пластелиновым человеком.
— Ну что, успокоился? Иди ко мне, садись рядом. Я приглашаю тебя в гости: да, в гости, к себе домой, — спустя некоторое время мягко произнесла она, «позабыв», однако, снять с него ноги.
Эти неожиданные слова заставили Николая дернуться всем телом, но он снова застыл, не зная, как поступить.
— Почему же ты не встаешь? Ах, э-это! она, смеясь, сняла с него ноги и поставила на туфли, — Надень мне туфли и выслушай спокойно.
Он приподнялся и ошарашено глянул на нее: нет, не похоже, что она шутит, но тогда ее приглашение может означать только одно?..
Надев ей туфельки, он сел на диван чуть поодаль от нее.
— Приезжай ко мне в воскресенье, в полдень. Я думаю, ты не будешь очень занят в это время?
— Я хотел домой съездить в субботу и в воскресенье, — промямлил он нере-шительно.
— Вот и прекрасно, домой съездишь в субботу, повидаешь детей и жену, но только постарайся не волновать себя близким общением с ней, иначе не уложишься в свой график: да и в мой тоже, — с нажимом на слове «мой» закончила она. — Надеюсь, я достаточно вразумительно выражаю свои мысли: и желания? — стальные, властные интонации ее красивого голоса пронизывали его насквозь, ввергая в трепет.
— Я буду у вас, Майя Михайловна! — натужно проговорил он.
— Я в вас не сомневалась, Николай Игоревич, — снова становясь великосветской дамой с
