моими пальцами. Я думал, мать сейчас проснется, и я получу немыслимый нагоняй. Но нет, она только прерывисто вздохнула. Тогда я нагнулся над ней и через ткань ночной рубашки взял сосок губами, коснулся его языком. Это было непередаваемое наслаждение — чувствовать ее сосок у себя во рту.
Теперь я думаю, что она чувствовала мою ладонь, но не мешала мне исследовать ее тело.
Однажды на кухне, где мы были одни, я, рискуя нарваться на неприятности, подошел к ней сзади и открыто начал гладить ее ягодицы. На ней был домашний халатик и больше ничего. Дома трусиков она не носила. Это был настолько не сыновний и откровенный жест, что ничего не понять было невозможно. Она вздрогнула, но не повернулась, не отстранилась и ничего не сказала. Я был так возбужден, что, казалось, кончу, не сходя с места. Так что мне пришлось срочно сбежать в туалет.
После этого я уже откровенно тискал ее ягодицы и живот, а пару раз — даже ее груди. Все это было как бы внезапной лаской или шуточной борьбой, во время которой мне и удавалось потискать ее там, где я хотел. Когда я взялся за ее груди в первый раз, у нее вырвался нервный смешок, но она не убрала мои руки.
Все это и тогда наводило меня на определенные размышления. Теперь же, когда я пишу эти строки, мне становится ясно, что мои прикосновения не были для нее безразличны.
Почему?
Во-первых, она довольно долго не занималась сексом. Во-вторых, ее ласкал юноша, к которому она никогда до конца не относилась как к сыну. Скорее — как к брату, потому что воспитывала меня бабушка. Вот для бабушки я был больше сыном, чем внуком.
Одним словом, обстоятельства складывались в мою пользу.
И вот однажды мы баловались с ней, лежа на диване. Дома никого, кроме нас, не было. Мы боролись, а я вдобавок откровенно тискал ее за бока, за талию, потом, наглея все больше, — за грудь. Она шутливо, но слабо отбивалась. Член мой был не то что напряжен — перенапряжен.
И тут у меня, как говорится, сорвало крышу. Я не выдержал и сунул руку ей между ног, ощутив горячую и мягкую ложбинку в жесткой шерсточке. Трусиков на ней не было.
Она мгновенно напряглась и сжала ноги. Но поздно — моя рука осталась между ее ног. Глаза ее расширились. Мои глаза, наверное, были такими же круг-лыми. И, несомненно, слегка обезумевшими. Мы молча смотрели друг на друга.
И я вдруг понял, что терять нечего. Надо идти до конца. Сейчас или нико-гда. Все равно будет трепка. Я сжал пальцами ее половые губы. Один палец про-валился между ними, и я почувствовал, как там горячо и влажно. Даже мокро. Те-перь я понимаю: она была возбуждена не меньше меня. Должно быть, это обстоя-тельство все и решило.
— Ты что? — шепотом спросила она.
— Я хочу тебя, — так же шепотом ответил я. Сердце мое грохотало где-то в горле. — Я хочу сделать это с тобой. Я больше не могу терпеть, — жарко шептал я, глядя ей в глаза. — Я умру, если не сделаю этого.
Тогда она протянула руку и коснулась моего члена в шортах. Он приподни-мал штанину настолько, насколько это было возможно.
Мать прикусила губу, сосредоточенно задумавшись. Но думала она недолго. Вот она медленно расслабила и слегка раздвинула ноги. Я торопливо убрал руку с ее промежности.
— Ладно, — прошептала она. Голос ее был напряженным. Если бы она го-ворила громче, она бы, наверное, закричала. — Я согласна. Но никто не должен об этом знать.
Я поспешно кивнул.
— Мы сделаем это один раз. Только раз. Понял? И больше никогда не будем этого делать.
Я снова кивнул. Мое лицо горело, как после хорошей парилки.
Она расстегнула мои шорты и стянула их с меня вместе с трусами. Мой член торчал как железный. Она раздвинула ноги еще шире и согнула их в коленях. Я оказался между ее ног. Я видел ее промежность, ее обожаемую писечку. Она была подбритой и такой аккуратной и симметричной, с упругими половыми губками, между которыми чуть
