стал требовать для себя статуса полноправного члена семьи. Однако, Анатолий с этим не мог согласиться. Он третировал пса время от времени, в остальное же время попросту его игнорировал. Он добился своего: Марсель в свою очередь игнорировал его. Они вели себя внутри квартиры так, словно одного из них не существовало: они, казалось, могли пройти сквозь друг друга, нисколько этим себя не потревожив. Естественно, все это с долей напряженности. Людмила же, напротив, всячески баловала животное. Она имела привычку, низко наклонясь, подставлять псу губы, которые тот с чавканьем лобызал. Однажды пес исчез. Людмила была сама не своя, не спала, бегала по городу и клеила многочисленные объявления, отороченные бахромой. Покушаясь на вознаграждение, однажды в сумерки зазвонил телефон, объявив, что пес нашелся, запросив при этом кругленькую сумму, причем в долларах.
Внимание, близка кульминация.
С наступлением весны, первого серьезного солнца, когда земля начинала исходить легким парком и свежел воздух, не обжигая, как прежде холодом носоглотку, Анатолий расцветал совместно с природой. Он чувствовал в себе некое дионисийство, вакханалию крови, когда жизнь, казалось, имела одно лишь бесконечное будущее, прошлое начисто исключалось: голова без хвоста. В этом умонастроении шел он домой. Он открыл своими ключами, не названивая (так, впрочем, он поступал всегда). Не подымая в прихожей шума, одевая плюшевые тапки, он направился к комнатам. Он стал перед комнатой супруги; дверь была заперта, из-за двери неслись некие подозрительные звуки, напоминающие занятие спортом в домашних условиях. Не обнаруживая себя, Анатолий приблизил ухо. Людмила, — слышно было, — легонько постанывала; другая посторонняя, по всей видимости телесная возня; шумная собачья одышка. Одним движением, широко Анатолий открыл двери.
Он лицезрел ужасную срамоту: уперев вытянутые руки в подоконник, стояла Людмила, откинув сзади полы халата настолько далеко, что обнаженной казалась она до самой поясницы; позади нее пристроился в позе вечно спешащего любовника пес Марсель, открывший пасть, свесивший на сторону лоскут языка. Дальнейшие действия Анатолия были как бы продиктованы свыше (впоследствии он подчеркивал это на суде). Он подошел к комоду, выдвинул несколько ящиков подряд (забыл где), прежде чем нашел искомое. С маузером в руке он отправился к блудствующим, которые уже сидели порознь, ожидая всего, но не этого. Людмила подняла виноватое, красное лицо, которое вдруг исказилось немым, застрявшим вопросом, когда в нее выстрелили. Марсель с недоброжелательным рычанием попытался было укусить Анатолия, но тот его сразил. После всего, бросив тяжелый, нагретый маузер в пустую постель, Анатолий отправился зачем-то умыть руки, но водопровод лишь сделал шумный и сиплый выдох.
Он сидел на кухне и пил коньяк прямо из бутылки, отирая по-босяцки горящие губы ладонью. Правильно ли он поступил? Если бы здесь был чужой мужчина, то сомнений не было бы. Но то, что произошло — это... стыдно, это дико! Что скажут люди? Ведь они все и всегда знают. Может быть не стоило поступать столь крайне? Возможно, надо было убить одну лишь собаку? Ведь не исключено, что он, — а не она, — пытался насильно овладеть ею. Хотя мог ли он своими лапами предусмотрительно поднять ей халат, поставить ее выгодно?... неужели ей было мало меня? Или было мало того, что у меня?... можно до бесконечности искать виноватых, — так размышлял Анатолий, пьянея своеобразно, тяжело и хмуро, не так, как ему хотелось бы.
Он появился на улице, вооруженный и пьяный, о колени его билась деревянная кобура, путаясь в ногах, мешая шагу. Он пристрелил по пути внимательного ротвейлера с кряжистою статью, — причем, сцену эту подавлено и неподвижно наблюдал хозяин собаки, прогуливающийся неподалеку. Затем ему попалась на глаза некая совокупляющаяся собачья пара, сцепленная
