впившихся в мою спину...
Ирина оказалась способной ученицей. За этой ночью последовали другие, вплоть до той, последней, когда под утро она простилась со мной. Я не отказывался от своих намерений и хотел, чтобы она представила меня своим родителям, но до моего отъезда они так и не появились в Ташкенте. Уже на второй день после прибытия на место дислокации вертолет с эвакуируемыми ранеными, которых я сопровождал, был сбит на взлете. Взрывной волной меня выбросило на крутой песчаный склон, спасший мне жизнь. Полтора года в госпиталях, шесть сложнейших операций и длительный курс реабилитации вернули меня в строй. Знала ли Ира тогда, что произошло с мной? Ведь я не успел сообщить ей даже номер своей полевой почты — неотправленное письмо лежало в медицинской сумке, исчезнувшей в огненном шаре вместе с экипажем вертолета и девятью ранеными десантниками. Лишь вернувшись в Ленинград в восемьдесят седьмом, я написал в Ташкент, но получил вместо ответа собственное послание с указанием, что адресат выбыл. Поиски решил не вести — Ира знала адрес моей матери, но за эти годы ни разу не поинтересовалась, где я, и что со мной. Обижаться на женщин — последнее дело. Да ведь и знакомы мы были неполных две недели. И вообще, мне не припоминалось, чтобы она обещала следовать за мной повсюду... Ныне ничего, кроме постоянного выколачивания бюджетных денег для клиники, не предвещало добавления седины. Все шло просто отлично — в конце июля, перед отпуском, я собирался оформить отношения с Ниной, и усыновить Лешку, которого она пыталась постепенно подготовить к этому событию. И вот на тебе! Родька, разомлевший после бани и спиртного, слушая мои планы на будущее, нехотя спрашивает:
— А зачем тебе кого-то еще усыновлять?
— Что ты имеешь в виду?
— А ты бы съездил в Москву и спросил... — говоря это, он разлил оставшееся по рюмкам.
— Говори по делу, раз сам начал — тебя за язык никто не тянул!
— Да вы не волнуйтесь, папаша, — голосом повитухи пытался успокоить меня Родион. — Дочка у вас. Да наверное, кило пятьдесят уже будет. Ирочку-то ты на сносях оставил...
— Ты что, видел ее? — у меня враз пересохло в горле.
— Кого — ее? — Родион поднял рюмку: — За вас, папаша! — и отправив вслед за коньяком дольку лимона, продолжил уже серьезно: — Я Иру видел. Случайно. Она на рынке торгует шмотьем всяким. Родители как узнали, что беременна, бросились искать «виновника торжества», а она возьми, да и укажи на своего одноклассника, который за ней в школе приударял. Ну и выдали ее замуж. Ты же знаешь, у них мать-одиночку могут и камнями закидать... С мужем этим она намыкалась, но развелась только тогда, когда вся их семья из Ташкента съехала. Челночила. Жить-то на что-то надо. Только сейчас более-менее обустроилась.
— Так, может, это и не мой ребенок... — без особой уверенности вголосе произнес я.
— Так я тебе сразу и предлагал разобраться... Хотя какой смысл ей было со мной лукавить? — продолжил свои сентенции старый друг. — Она ведь думала, что это ты — поматросил и бросил! Адрес — скажу, только телефоны там еще не подключены — дом совсем новый.
Радио очнулось бравурным маршем, на фоне которого хорошо поставленный голос выразил надежду на скорейшее освобождение состава от его временных обитателей: «Доброе утро, уважаемые пассажиры! Наш поезд прибывает...» Москва встретила слепящим глаза блеском. Лучи яркого утреннего солнышка многократно отражались от всего, что хотя бы частично было умыто ночным дождем. Я уже года два не был в столице и поэтому был готов сравнивать свои впечатления с тем стереотипом, который сложился у меня в мозгу. Собственно на вокзале ничего нового замечено не было. Желание быть немедленно побритым встретило отпор в виде объявления о техническом перерыве до половины
