крохотные трусики, едва прикрывавшие её выпуклый зад и снова улеглась вниз лицом.
Я начал пороть её по голой попе. Хлесь! Хлесь! Хлесь! Хлесь!
Анюта стонала. Но не очень громко. Она терпела, бедненькая. Ведь было довольно рано, кое-кто из соседей мог ещё почивать. Я с наслаждением продолжал сечь Анину задницу, постепенно приходя в экстаз.
— Да, да! Так меня! Так меня, тварь! Дери меня, Сучку этакую! — хрипела Аня.
Наверное, я всыпал ей не меньше сорока раз.
Наконец я почувствовал, что скоро у меня произойдёт «извержение».
Я отбросил в сторону ремень, как коршун накинулся на распластанную Анютку, раздвинул ей ягодицы и резко вошёл в анус. Аня вздрогнула и в этот момент начало изливаться семя. Поротая Анина задница подпрыгивала навстречу моему натиску. Я продолжал трахать по инерции этот восхитительный зад, доходя до самых «глубинных глубин».
Выбившись совершенно из сил, я немного полежал на Ане, целуя её в шею и ушки.
— Молодец, Мишенька, ты хорошо меня отодрал! — сказала Анюта, и непонятно было какое «драньё», — то — или — это — она имела ввиду. — Теперь я получше себя буду вести! А то ведь что не так, ты сразу снимешь ремешок и отчехвостишь — мало не покажется!
— Да уж, это я тебе гарантирую! — произнёс я, чрезвычайно довольный.
— А ведь знаешь, Дорогой, я с Ваней-то давеча не трахнулась, наврала я тебе! — сказала Аня.
Как так наврала?! — изумился я. — Прямо скажем, придумала я всё это, сочинила! — продолжала Хитрая Тварь. Он ведь, Ванька-то, копуша ещё тот оказался, за смертью его посылать!
Сказала ему... принеси плед, так фиг знает сколько он там рылся в своих вонючих вещах!
— А ведь холодно на лестничной клетке-то! Обматерила я этого недоношенного, да и вернулась. На кухне водочки ёбнула, хорошо так стало мне, тепло разлилось. Когда с пледом-то он ко мне на кухне подвалил, обматерила его, бедного, ну да пёс с ним совсем!
— Главное, что хочу сказать-то я тебе?
— Что же?
Ведь наврала я тебе, верно?
— Ну... , верно, — проговорил я.
— А за враньё по жопе бьют?
Вместо ответа я сглотнул слюну.
