позволяла мальчикам просовывать язык в свой рот, а то может родиться ребеночек. Карэн сказала, что иногда это случается, но женщина, которой нужно вы-рвать, чтобы родить ребеночка, обычно умирает, умирает и ребенок.
«Я никогда не позволю мальчику целовать меня по-французски, — говорила Карэн. — Я могу позволить вознести себя на вершину блаженства, если действительно буду любить, но л не хочу носить ребенка в горле. Как же я смогу ЕСТЬ?»
Тогда концепция такого способа беременности казалась Джесси настолько дикой и сумасшедшей, что даже очаровала ее-и кто, как не Карэн Коин, интересующаяся вопросом, горит ли в холодильнике свет, когда он закрыт, могла додуматься до такого? Теперь, однако, эта возможность снова предстала перед ней в своей таинственной логике. Может быть — только может быть — это было правдой? Если можно забеременеть от языка мальчика, если такое может случиться, тогда...
К тому же твердый предмет все еще прижимается в ней снизу. Этот предмет, который не был ручкой от отвертки или отбивного молоточка ее матери.
Джесси попыталась встать на ноги, это был жест противоречия для нее, но не для него. Он страстно вздохнул — болезненный, испуганный звук — и сильнее прижал пальцы к чувствительному холмику, спрятанному под тонкой тканью трусиков. Было немного больно. Джесси застыла неподвижно и застонала.
Немного позже она поняла, что отец расценил этот стон как страсть. Как бы он это ни интерпретировал, это означало кульминационную часть всей странной интермедии. Неожиданно он изогнулся под ней, мягко подталкивая ее вверх. Движение было пугающим, но и странно приятным... от того, что он был таким сильным и мог так высоко подкинуть се. На какую-то долю секунды Джесси почти поняла источник происходящего: опасный и неуправляемый, как и то, что контроль над этим находится вне пределов ее возможностей — даже если она захочет контролировать ситуацию.
«Я не хочу, — подумала Джесси. — Я ничего не хочу менять. Что бы это ни было, это ужасно, пугающе и Страшно».
Затем твердый предмет прикоснулся к ее ягодицам. Предмет, который не был рукояткой отвертки, конвульсивно сжимался, какая-то жидкость разливалась, оставляя мокрое горячее пятно на ее трусиках.
«Это пот, — быстро произнес голос, который когда-то будет принадлежать Образцовой Хозяюшке. — Вот что это такое. Он почувствовал, что ты испугалась его, испугалась сидеть у него на коленях, и это заставило его нервничать. Ты обязана сожалеть об этом».
«Пот, о Господи, Боже мой! — раздался другой голос, который будет в будущем принадлежать Руфи Ниери. Он звучал спокойно, сильно, пугающе. — Ты знаешь, что это такое, Джесси, это вещество, о котором болтала Мэдди со своими подружками, оставшимися ночевать у вас, когда они думали, что ты уже заснула. Синди Лессард называла это «мужеством». Она сказала, что оно белое и бьет струёй из штучек парней, как зубная паста. Именно это вещество делает детей, а не французский поцелуй».
Какое-то мгновение Джесси балансировала на его выгнувшемся теле, смущенная, испуганная и незнакомо взволнованная, слыша его прерывистое дыхание во влажном воздухе. Затем его бедра и ноги медленно расслабились, и он опустил ее вниз.
— Не смотри больше на солнце. Сорванец, — сказал отец и, хотя он все еще тяжело дышал, его голос снова был почти нормальным. Пугающее возбуждение ушло из него, в его чувствах теперь не было противоречия: просто глубокое расслабление. Что бы там ни случилось — если что-то действительно произошло — все теперь закончилось.
— Папа...
— Нет, не спорь. Твое время кончилось.
Он осторожно взял закопченные стекла из ее рук, одновременно целуя Джесси в шею, даже еще более осторожно. Джесси смотрела на сгустившуюся темноту над озером, пока он проделывал все это. Она слабо осознавала, что сова все еще кричит, а
