в свою палату, так как старые импотенты быстро просекут следы вандализма на моей башке и доложат начальнику отделения. Обняв своего помощника, я на одной ноге доковылял до его койки, успев при этом отметить, что тело у него довольно упругое. Поблагодарив своего хелпера и посчитав его самым близким человеком из присутствовавших (тело-то упругое), я спросил, как его зовут. Он представился Аликом. В это время вся толпа отправилась в туалет на перекур. Мелкими порциями и короткими перебежками, боясь разбудить сварливую и стучащую на всех медсестру. Мы остались с Аликом вдвоем. Он стал расхваливать мою дерзость, отметил, что это первый подобный казус в практике местных завсегдатаев. Обычно новенькие беспрекословно слушались более опытных больных солдат и в конце концов становились их рабами, безмолвными исполнителями тупых приказов. Самое интересное, что они не могли пожаловаться никому, так как заранее знали, что местное начальство негласно поощряет старослужащих, которые помогают поддерживать в отделении порядок. Алик пообещал, что вторая часть тусовки будет гораздо интереснее.
Постепенно возвращались участники ночного спектакля. Старшина принес бутылку водки, потом появилась еще одна, потом — еще две. Открыв первую, Алик налил почти полный стакан и подошел ко мне. «Не обижайся, браток, ты молодцом. Пей!», — мягко обратился он, глядя мне в глаза. Остальные немного опешили, но против решения Главного ничего сказать не решились. Это уже было против правил игры, в которую они привыкли играть. А с другой стороны — по правилам. Потому, что так решил Главный. Посчитав водку за компенсацию всех видов ущерба, я опрокинул стакан в себя. Никогда за все свои 18 лет я не выглядел более сексапильно, чем в ту ночь. Наверняка, что-то возбуждающее было в моих заплывших глазах, но никто, к сожалению, этого не заметил.
Возлияние подходило к концу. Когда обнаружили, что пить больше нечего, решили устроить концерт. Выяснив, что я остаюсь в качестве чуть ли не почетного зрителя, я попросил Алика помочь немного приподняться, чтобы было лучше видно. Взяв его за талию, я другой рукой как бы случайно провел по заповедным местам и ощутил, что там что-то откликается. Этот момент остался для Алика незамеченным. Он уже принялся обсуждать со старшиной, кто будет на этот раз стоять «на шухере». Выбрав для этой роли подходящего кандидата, старшина удалился и через минуту привел двух испуганных хлопцев. Озираясь по сторонам, они безмолвно готовились к чему-то страшному. Дверь закрылась на ножку табуретки, и концерт начался.
Ребята нараспев продекламировали несколько армейских стишков, в которых воздавалась честь и хвала старослужащим. После каждой декламации один из хлопцев подходил к Алику, другой — к старшине и вместо аплодисментов получали по оплеухе. Алик возмущался отсутствием у ребят всякого намека на изысканность. По силе это выражение благодарности ничем не отличалось от удара в область моего глаза, поэтому я каждый раз морщился от несуществующей боли, представляя их ощущения. Запас стихов быстро истощился, и началась физическая тренировка. Хлопцев заставляли отжиматься от пола, ползать под кроватями и делать еще ряд упражнений, не поддающихся описанию. Наконец, силы участников шоу иссякли, они с опозданием реагировали на команды старшины, за что каждый раз подвергались телесному наказанию. Одного из них, хорошенько отколошматив, отпустили. Со слезами на глазах, десять раз пожелав старшине и пятнадцать раз Алику спокойной ночи, он удалился. Второго подозвал к себе Алик. Ударив изнеможденного парня по щеке, он заставил встать его на колени и открыть рот. Достав то, чем я час назад уже успел поинтересоваться, Алик отправил это самое по назначению под одобрительные возгласы зрителей: «Соси, пидар!» Я не мог смотреть на то, что всегда казалось мне таким будничным в собственной
