мне удастся пописать без дальнейших потерь, от обиды слезы потекли по моим щекам. Воспользовавшись очередной слабостью хозяйки, мой мочевой пузырь приступил к решающему штурму и, что греха таить, крепость была взята. Мои руки по-прежнему находились в промежности, когда обжигающая жидкость стала сочиться сквозь мои пальцы, с каждой секундой ускоряя темп. Я снова попыталась остановить эту бушующую реку, мощно массируя свою промежность. Нет, ничего уже не могло мне помочь. И когда поток стал ослабевать — будто небеса разверзлись и оттуда снизошла на меня такая благодать, что я со стоном рухнула на землю и стала кататься по ней как прокаженная. Сколько это длилось — мне показалось целая вечность. Наконец, я успокоилась и без сил в каком то забытье осталась лежать на земле. Очнувшись, я вскочила и стала прислушиваться. Нет, вокруг не было ни одной живой души. Я осмотрела себя и пришла в ужас: мое мокрое трико было в таком плачевном состоянии, что наверное, голой идти было бы менее стыдно, чем в них. Но что делать — возвращаться в отряд все равно надо и я, постоянно озираясь, как затравленный зверек, двинулась в сторону лагеря. Вот такой он был мой первый в жизни оргазм.
Что было потом? Скрыть тот факт, что я обписалась, мне не удалось, так как пришла в лагерь, когда уже все вернулись из леса, а наша воспитательница, не досчитавшись меня, уже подняла панику на весь лагерь. Думаю, что в этот же день узнал об этом и мой boy-friend. Впрочем, я уже не искала встречи с ним, и через пару дней мои родители по моей просьбе забрали меня домой.
Вернувшись из лагеря, я почти не выходила из дома — никого не хотелось видеть. Я ужасно переживала разрыв отношений с тем мальчиком и свой позор. Я пыталась читать, но не могла сосредоточиться, появившаяся в то время «новая игрушка» — магнитофон тоже быстро надоедала, куклы оставались нетронутыми — вообщем, я взрослела. Однажды вечером, услышав звонок, я побежала открывать входную дверь. На пороге стояла вернувшаяся с работы мама и, о, ужас, под ее ногами была огромная лужа. Этого я никак не ожидала: чтобы мама — взрослая женщина — могла не дотерпеть и вот так банально обоссаться у двери своей квартиры. Мое сердечко сжалось от возбуждения, а поскольку стояла, наверное, с выпученными глазами, то услышала: «Девочка, у меня авария, пропусти меня». Я посторонилась, пропуская ее, и невольно спросила: «Мама, ты что обсикалась?» «Да, и пусть это будет нашей маленькой тайной, хорошо?», ответила она и, швырнув мне свой плащ, скрылась в ванной. Повесив плащ, я вернулась в свою комнату. Меня лихорадило от возбуждения. «Надо же, мамочка обписалась, — думала я, — обписалась как маленькая». Я попыталась успокоиться, но никак не могла. Сквозь неплотно прикрытую дверь было слышно, как мама вышла из ванной (каждая дверь в нашей квартире издает свой особый звук), открыла входную дверь и через пару минут захлопнула ее. «Вытерла лужу», — подумала я. Когда она ушла к себе, я, не выдержав, выпорхнула из своей комнаты и на цыпочках влетела в ванную. В тазике с грязным бельем я нашла ее трусы — мокрые панталоны бледно-розового цвета (мама всегда носила панталоны) и мокрые чулки. Щелкнув защелкой двери и открыв кран, я, трепеща от возбуждения, быстро скинула свои трусики и напялила на себя ее обписаные панталоны и чулки. Боже, что я тогда испытала — как только ощутила на себе мокрую ткань ее трусов меня начало трясти как в топической лихорадке. Сильно-сильно сжала ноги так, что почувствовала вновь приближение того еще не очень знакомого мне чувства. Испугавшись, что сейчас закричу, я разжала ноги и вдруг, непроизвольно стала писать, хотя до этого не испытывала особой нужды. Если бы меня тогда кто-нибудь увидел со стороны — я стояла в раскорячку в сырых трусах «с чужого плеча», в сырых чулках, которые на мне висели как мешок и смотрела себе под ноги, наблюдая,
