все, что хочешь, всех подчинишь своей воле» и прочий бред. Потом, видя что мысли о мировом господстве меня не увлекают, сменил репертуар: « Я же люблю те-бя. Ты же моя первая женщина — мы навеки связаны. Ты так красива. Твои глаза снятся мне каждую ночь. Я хочу тебя, я тебя желаю. Я знаю, ты притворяешься, но ты тоже обожаешь меня. Я же вижу, тебе нравятся такие, как я!» Это все наговаривалось мне автоответчик, присылалось в письмах, закидывалось мне вместе с камушками в форточку, шепталось, когда ему удавалось меня поймать во дворе.
Исчерпав способы физического воздействия, он принялся за магию, и тут я узнала, что значит поговорка «из огня, да в полымя». Он являлся мне в снах, по большей части, эроти-ческих, он постоянно мерещился мне на улицах, на что я, следуя другому народному совету, постоянно кре-стилась, его лицо вдруг очень четко, возникало в моем сознании, словно в мой мозг вставляли диапозитив с его портретом, и я никак не могла отвязаться от этого, все же, прекрасного образа. У меня были галлюцина-ции его запаха, его голоса — я периодически слышала его голос, зовущий меня по имени; его прикосновений — вдруг кто-то словно клал руку мне на грудь, или я чувствовала, что кто-то коснулся моих волос.
В сентябрьскую ночь накануне моего дня рождения, я проснулась от ощущения сжимающих меня объятий, причем, сила обнимающих меня «рук» постепенно усиливалась, и в какой-то момент, я поняла, что вот-вот я не смогу дышать. Я попыталась крикнуть, но по законам жанра horror movies, из горла вылетел только слабый стон, к счастью — в комнату, вбежала моя любимая собака лайка по прозвищу Амудсен, и громко гавкнула. «Объятия» разжались — я с трудом протянула скованные страшной слабостью пальцы к кнопке при кроватной лампы, загорелся свет. Утром я очнулась, от сильной головной боли. Кроме того, меня било в лихорадке. Матушка, измерила температуру, охнула, вызвала врача.
Доктор, осмотрев меня, словно конферансье, торжественно объявил: «Воспаление внутреннего уха!» И меня госпитализировали.
***
Я предупредила своих домашних не сообщать мое местонахождение. Лечение мое подходило к концу, почти восстановился слух и уже не так мучили головные боли. Соседки по палате обучали меня вязать, делать мережку и, попытались было, обучить игре в дурака — но после моих приключений карты стали мне крайне неприятны, и я не могла без отвращения смотреть на их сращенные по законам сиамско-близнецовой анатомии, туловища с двумя головами.
В больницу время от времени забегали однокурсники, родственники, Юлька. Как-то она приволокла с собой своего кузена, Виктора, и, многозначительно подмигнув мне, удали-лась, на какое-то «срочное собрание в институте». Виктора я несколько раз встречала на Юлькиных днях рождения, которые всегда проводились в один и тот же день — 25 июля. Мы даже пару раз танцевали с ним медленный танец, вяло перебирая ногами, потом вместе курили на балконе, беседовали не помню уже о чем: В этот раз он куда-то пропал, и, помнится, Юлька в разговоре обронила, что брат уехал в археологи-ческую экспедицию, на все лето. К разочарованию Юльки, имевшей идею фикс устроить наше с Витей «бу-дущее», я не заинтересовалась столь «небрежно» поданной информацией — мысли мои были лишь о моем тевтонском Ромео.
Кузен Виктор учился в историко-архивном на пятом курсе, писал диплом — что-то по скифским делам, был высок, невероятно худ, сутул, имел темные вьющиеся волосы, крупный, горбатый нос, доставшийся от армянской мамы, карие глаза — чуть на выкате, и склонную к зага-ру, смугловатую кожу, и неприятную манеру хрустеть всеми многочисленными суставами своего тощего тела.
По иронии судьбы, которая, как это было не раз доказано, любит рифмы, Виктор год назад лежал в этом же отделении с какой — то особо тяжелой ангиной. Он-то и рассказал мне, как можно потихоньку от постовой медсестры, проходить в
