на меня.
Действительно, любая. Как мало я понимал в жизни! Теперь я купался голым в реке, нормальные люди отходили от меня на бросок камня, а одинокие девушки снимали свои лифчики.
Я не написал для неё ни одного стихотворения, не подарил ей ни одного подарка. Я никогда никому её не показывал, я не хвастал ею. С некоторых пор я вообще перестал хвастать и воспринимать себя как личность.
Я завязывал ей глаза и вёл её в ванную. Осторожно, выше ногу. Не ушибись. Если бы она ушиблась, мы бы расстались. Я берёг её, как хрусталь. Как живой хрусталь.
Однажды я не видел её несколько недель, и она растолстела. Ничего бабьего. Просто оформилась. Роскошные твёрдые груди. Она отдавалась мне, как проститутка. А через неделю опять превратилась в подростка. Сказала мне, что и сама думала, что беременна.
Раз в десять лет я нарывался на месячные. Она говорила мне, что у неё месячные. Я не верил. Наверное, была с кем-нибудь и не хотела, чтобы от неё разило мочой.
Много лет я просил её показать мне кое-что. Процесс. Так сказать, недолгую передышку за газетно-журнальным киоском на автобусной остановке. Или приседание во время прополки огорода. Она не могла. Пыталась, но не могла. Я тихо уходил. Хотя сам я готов был пускать струю и направо, и налево.
Когда я умру, и когда все уйдут с кладбища, она придёт и сделает это. Она всегда знала, чего я хочу. Она поймёт, чего я хочу сквозь толщу земли, в которую меня закопали.
Женщины живут долго, а я старше её на катастрофическое число. Конечно, я попытаюсь жить долго, чтобы не оставлять её одну, наедине с её мужьями, которых я никогда не видел и которыми никогда не интересовался. Я буду жить долго. Но женщины живут дольше. И я прошу: не мешайте ей. Пусть она будет одна в этот момент. Пусть она будет только со мной. Мы с ней всегда были только наедине.
