нет.
Сам Петр Семенович, готовый выступать на темы сексуального воспитания где угодно, готовый обсуждать эту тему в любой аудитории, с собственной дочерью о этих разговоров уклонялся как юная институтка нескромных анекдотов. Иногда это выглядело до ужаса забавным, когда знаменитый профессор-сексолог вдруг превращался в стеснительную старую деву, краснеющую от простых и «естественных» вопросов собственной несовершеннолетней дочери.
Этим летом Ириша закончила десятилетку и решила пойти по отцовской части. Она до сих пор не может понять, как ее старое сердце смогло выдержать ту бурю страхов и волнений, которые она испытала, пока ее внучка сдавала вступительные экзамены. Но теперь, слава богу, все позади, капли с валерьянкой и таблетками с успокоительными лежат в дальнем шкафчике.
И вот вчера это случилось.
Иришка, ее маленькая внучка, тяжесть тельца которой в младенческом возрасте до сих пор еще жива в ее руках, ее бесенок — пришла вчера с серебряным колечком на мизинце.
Первой заметила его Зика. И машинально спросила дочку.
— А это для чего ты нацепила?
— Как для чего? Для того же.
— Как, это значит...
— Мамочка, это самое и значит.
Зина только открыла рот. Казалось, она никогда не сможет закрыть. Наконец, она только и смогла выговорить:
Да ведь тебе еще даже нет и восемнадцати...
— Мамулечка, мне уже почти восемнадцать. Каких-то двух месяцев не хватает. А что такое два месяца для девушки и женщины? Ведь правда, бабуля, ничего.
Отец, отец, ты посмотри, что сотворила наша дочь, — закричала тут Зина, до которой, наконец, все окончательно дошло.
Вошел Петр Семенович.
— Что такое? Я ничего не вижу.
Ты посмотри на ее правую руку.
Петр Семенович посмотрел внимательно и тут впервые при родной дочери в нем, наконец, проснулся психиатр и сексолог.
— Случилось то, что и должно было случиться в ее возрасте. Ей уже восемнадцать...
— Ты у меня молодец, папочка. Ведь два месяца не играют никакой роли.
— Нужно только радоваться, что это произошло в пятнадцать...
— Кто бы мне в пятнадцать подарил серебряное колечко?
— Поздравляю тебя, дочка. Это большое и прекрасное событие в твоей жизни.
И он поцеловал дочь.
— Ой, папочка, ты всегда такой разумный, — только и смогла под конец вымолвить Иришка и сама бросилась к отцу на шею и стала его целовать, как, кажется, в жизни не целовала. Петр Семенович был растроган и стал протирать очки.
— А кто же сей прекрасный рыцарь? — спросил Петр Семенович, когда Ириша по очереди приняла зинины и ее поздравления и поцелуи.
— Вот папочка, — сказала Ириша, снимая колечко и подавая отцу. Тот одел очки и медленно прочел: «Олег Качалов. 11. 08. 91». — Вы его не знаете. Он курсант летного училища. Сей час на каникулах.
— А вы собираетесь с ним пожениться? — спросила Зина.
— А вот этого мы пока не знаем, мамочка.
— Да, — вздохнула Зина, — у нас все было по-другому. А затем вдруг загорелась. — Ты должна нас познакомить с ним. Должны мы знать, кто стал первым мужчиной нашей единственной дочери. И не возражай, не спорь. Завтра приходите вдвоем. Правда, Петя? — крикнула она.
— Конечно, Ириша, приводи его. Мы с удовольствием с ним познакомимся.
— Но ведь это неудобно как-то, пап.
— Право, я так вовсе не считаю, ответил Петр Семенович.
А затем Ириша пришла в ее комнату, забралась с ногами в ее кресло, усевшись в своей любимой позе калачиком, и стала делиться с нею впечатлениями этого события. Ирина всегда считала ее скорее подружкой, чем бабулей, и была с нею куда откровенней, чем с матерью, а уж тем более отцом.
— Ой, бабуль, только почему это так больно? У тебя тоже, ба, больно было?
— Ириша!
— Ладно, ладно, бабулька. А он такой красивый, высокий
