не менее крепкие руки, развитую мускулатуру тела. Вот, тебе и сельский житель!? С него рисовать греческих богов! — Иринка — подружка Наткина. Та ко мне перебралась после смерти жены, а та за ней к нам. Потом с Вовичем слюбилась. Только жить на острове боится. Может с тобой поедет?
— Это как? — Выгляжу я, конечно, по сравнению с ним бледно. А Салтычиха видать простить ему это не может. Молодая жена у взрослого мужчины — настоящий и стойкий раздражитель у всех кумушек, не взирая где это — в городе или деревне.
— Как, как. — Он натянул какую-то лепёшку на голову. — Дать на голову?
— Давай. — А чего стесняться или там нос воротить? Сам решил пожить тут, так и давай! Живи. — Так чего она?
— Боится она там одна. Как её напугали тогда эти... — Он осёкся, покосился на меня.
— Те, что на метеостанции погорели? — Спросил я спокойно, примеряя шапку, собранную из лоскутков самокатанной овечьей шерсти.
— Ну, да. — Ильич взял веник в руки. — А откуда узнал?
— Так, Владимир рассказал всё. — Парная ударила своей жарой, потянула вниз.
— А мы сейчас убавим! — Ильич выгнал меня, завозился. Предбанник наполнился духом парной — сухим запахом дерева, разгорячённых камней, веника, запаривающегося в воде.
— После первой чуть дадим отдохнуть. — Ильич нырнул к груде камней. — Готов?
Они пришли внезапно. Мы не успели отойти от первого пара, как дверь распахнулась, впустив прозрачные клубы холодного воздуха, а вместе с ними и двух девушек в тулупах. Я подобрался, закручивая себя простынёй. И не потому, что было холодно от влетевшего воздуха, а потому, что понял одну вещь. На них, кроме этих запахнутых тулупов, калош, ничего не было. Они, пошутив что-то по поводу пара, простыней и чего мы тут не видали, как ни в чем, ни бывало, прошли к столу, поставили чашки, миски, расставили стаканы. Я невольно сглотнул. От такой близости мой внутренний мир подобрался, оживился, показывая намерение к знакомству. Но они нырнули в парную, оставив нам тулупы. Раз, тулупы у нас в руках, они в парной, и ничего не было видно. Выскочили они оттуда минут через пять — восемь, раскрасневшиеся и уже завернутые в простыни. Сев напротив нас, уже принявших по чуть-чуть, они также выпили по рюмочке, закусили, а потом приступили к опросу меня. Отвечать я старался честно — так как две девушки очень молодо выглядевших даже с близкого расстояния и без косметики — были лучше всякого детектора лжи. Я так понимал ситуацию.
Баня удивительным образом прошла без всякого такого. Девушки парились, мы парились, потом парились Наталья и Ильич, а мы с Ириной сидели и болтали обо всём. Наталья, узнав о смерти жены у Ильича, которого на самом деле зовут Владимир Ильич, приняла не простое решение для деревни — приехать сюда, чтобы жить с ним. Причина такого решения была совсем махровая — юношеская любовь. Влюбилась в него в классе пятом, когда тот приходил к ним в школу рассказывать о работе в колхозе. Ирина же поехала следом, скрываясь от преследования своего жениха, за которого выходить не хотела, а родители настаивали. Тут и встретилась с Вовичем, который, на самом деле, Владимир Вениаминович. И хочется ей вместе жить, а боится тех, что в гнилом месте обитают. Раз они напугали её ползающую по лесу с лукошком. Еле успокоили. Она теперь боится, а тот с острова ни ногой. Вернее, не хочет оставлять остров и церковь на ней без присмотра. Вот такая вот любовь.
Возвращались мы расслабленные, довольные уже в глубокой ночи. Я как упал на постеленные простыни, так и заснул в чём был — в комплекте нательного хлопкового белья с чёрной звездой и цифрами войсковой части у которой этот комплект был в своё время куплен вместе с ещё ста девяносто девятью комплектами за банку самогона в три литра.
***
Проснулся я от стона. Сдержанного стона из-за стены. Руки невольно скользнули к глазам, протереть их, навести резкость на окружающий мир. Повторный стон
