нежной, не знавшей труда ладошки барыни. — Простите дуру грешную, затмение вчера нашло, я ж никогда, никогда раньше, сама не знаю, да разве ж можно такое творить... — Утренняя сегодняшняя Дашка совершенно не похожа была на Дашку вчерашнюю, ночную. Подменили, не иначе. — Непотребство, срам такой... Ай, барыня, совестно, грех ведь это, дозвольте я вам умыться... — Резкая, звонкая оплеуха оборвала сбивчивый шепот, заставила Дашкину голову мотнуться в сторону с коротким испуганным всхлипом. В упор на Дашку смотрели светлые, полные сдержанной ярости глаза Аглаи. — Сделаешь, и если мне не понравится... — Аглая мстительно прищурилась, — если ты не будешь старательной и нежной, как вчера... — ухоженные ноготки пальцев барыни ласково коснулись дрогнувших губ стоящей на коленях девушки. Аглая чувствовала себя так, словно перед зеркалом примеряла новый наряд. Он еще не немножко неудобен, это совсем не ее стиль, но она с восхитительным удовлетворением чувствует, как с каждым поворотом фигуры, с каждым взмахом руки, с каждой прошедшей минуткой этот наряд становится ее второй кожей... Однако ради одного этого ощущения стоило скататься за сотню верст! — Ты, моя сладкая, будешь бита плетьми на виду всей деревни, а потом я отдам тебя на конюшню. С кем тебе больше захочется иметь дело — с жеребцом или конюхом... ? Испробуешь и того, и другого!У Дашки дрожали губы, а в уголках карих глаз блестели слезинки. Открывающиеся перспективы явно не радовали ее и уж точно не грели душу. Полная капитуляция была обозначена истовым поклоном и клятвенным шепотом, что больше никогда и ни за что, и барыня ее благодетельница, а дальше шепот смазался новыми поцелуями хозяйской ладошки.Но озаренная новой шебутной идеей, Аглая вскочила на постели так шустро, что Дашка, с колен не успевшая подняться, шуганулась в сторону. За свою нерасторопность поплатилась перехваченной резким рывком косой, была затащена на постель и придавлена за плечи решительными руками барыни, обнаженные груди которой спелыми дыньками, украшенными малиновыми ягодками сосков, закачались перед лицом несчастной Дашки. — Вот что, милая... — Аглая, испытывая доселе невиданное чувство вседозволенности и всевластия, вскружившее голову послаще вина, хозяйской рукой прошлась по Дашкиной одежке, сминая ткань простого, без претензий, холщового платья, ущипывая сосок на маленькой и твердой, словно осеннее яблочко, грудке, заголила девке ноги. — Раздевайся живо! Ну! — Новая пощечина оставила красный след на щеке и оказалась более действенной, чем слова. Дашка ошеломленно заныла, понимая, что спокойная ее жизнь в усадьбе закончилась нынешним утром.Ласковым пинком согнанная с кровати, на которой теперь единолично восседала завернувшаяся в одеяло Аглая, Дашка раздевалась поначалу медленно и со слезными причитаниями. Взгляд молодой барыни подбадривал и сулил неприятности, посему уже скоро девка стояла совершенно голая, переминаясь босыми ногами на досках пола, безнадежно пытаясь одной ладонью прикрыть с юной наглостью вызывающе торчащие сосками вперед грудки, а второй — поросший короткими каштановыми волосками лобок. Смотрела она при этом в пол, разрумянившись щеками. Аглая же, словно суку выбирая для вязки, осматривала несомненные достоинства своей дворовой девки. — А ну-ка погладь себя, — подманивая Дашку к себе ближе, неожиданно мягко приказала. — Да смелее, что ты, как девица на выданье! Чай, не один мужик тебя трепал, красаву такую! — Дашка сглотнула, отрицательно мотнула головой, неуверенно сжала коричневый сосок меж пальцев. — Еще, еще, крути его! Вот так! — пальцы барыни безжалостно смяли пуговку нежного соска, вывернули его с такой силой, что Дашка взвизгнула, заохала, дернулась было назад, но лишь усилила этим свои страдания. — Ай, барыня ж, оторвете! — со слезной мольбой
