кое-каким другим неуловимым деталям он понял, что в руках у него вовсе не такой зеленый фрукт, как ему подумалось вначале. «Ничего плохого в этом нет, и не узнает никто... « — убеждал себя Липатов. Поколебавшись, он оглянулся, плюнул на пальцы — и запустил их в голую срамоту.
— Эээээ, вы что? вы что делаете? — заверещала пленница.
— Тише, — хрипел Липатов, уверенно массируя ей пизду. — Это маленькая экзекуция. Будешь знать, как людей пугать... Ты куда шевелюру девала, чучело? Макушка лысая, а тут вон какие заросли...
— Куда надо, туда и девала, не ваше... Ааааа...
Пальцы его делали дело, давно заученное на ощупь — мягко, без грубости, но настойчиво и беспощадно. Щель мгновенно потекла, и девчонка перестала вопить.
— Ага, входим во вкус? — шептал он, усиливая напор. Девчонка пыхтела, потом начала тихо стонать и покачиваться, подставляясь ритму ласки. Очень скоро она трепыхалась на его руке, как птица, а Липатов упивался своей местью, своей порочностью и властью над ее телом. Он не давал ей кончить, и она хныкала, насаживаясь на ласкающие пальцы. Суть состояла в том, чтобы ласкать ее по часовой стрелке, отходя от чувствительных точек тем дальше, чем сильней она возбуждалась. Такая пытка заставляла ее подыхать от возбуждения ровно столько, сколько хотелось Липатову, и кончить тогда, когда тот считал нужным.
Внезапно Липатов почувствовал, что теряет голову.
— Тебе сколько лет?
— Ааааа... Шестнадцать... С половиной...
— Какие шестнадцать? А где твои сиськи?
— Где надо, там и сиськи... аааа...
— Раньше трахалась? Парень есть?
— Аааа... не трахалась... нет парня... аааа...
— Врешь небось. Приятно?
— Дааа...
— Тогда давай на четвереньки.
— Ааааа...
— Быстро!
Он вдруг перестал ее ласкать, и девчонка, оглушенная внезапной паузой, смотрела на него, покачиваясь по инерции.
— Быстро! А то вот так и уйду. Брошу и уйду.
Ему было жутко, и он надеялся, что девочка не согласится. Но она спросила:
— А где? Прямо тут?
— Нет, давай вон туда, на газон, — засуетился Липатов. — Давай?
— Тогда пустите.
— Убежишь?
— Посмотрим.
Он отпустил ее, и она, пристально посмотрев на него, высвободила длинные ножки из шортов и прыгнула, голопопая, на газон.
— На четвереньки!..
Она встала раком. Футболка ее сползла к затылку, заголив спину. Липатов, дрожа, расстегнул штаны и зажмурился...
Девчонка не наврала: ее пизда была узкой, хоть и мокрющей, и Липатов медленно въебывался внутрь, сдерживая себя из последних сил. Его юная любовница выла, кусая себе руку.
— Рррраз! — Липатов втолкнулся до упора, прорвав целку. Девчонка вскрикнула. — Опля! Вот и сделано дело! — От радости он шлепнул ее по бедру. — А теперь, монстрик, расслабь все, что у тебя есть, и двигайся со мной. Я вперед — и ты вперед. Я назад — и ты назад. Только чуууть-чуть как бы запаздывая, ясно? Вот так, вот таааак... Поехали!
Вначале он еб ее не спеша, согласуя с ней толчки, — а потом, когда почувствовал, что врастает в нее и раскачивается с ней единой качелей — отпустил себя и отдался пьянящему ритму, позабыв обо всем на свете.
Он не знал ее имени — и даже не знал ее лица, наглухо замалеванного под зомби. В его фантазии носились расплывчатые контуры, слившихся в единый лик упрямой бестии, чучела-мяучела, сбрившего шевелюру из вредности, и Липатов пьянел от ее загадочности, как от наркотика. Вокруг была ночь, звездная, холодящая близкой осенью, и холод проникал в сердце, выветривая остатки совести...
«Боже, как хорошо... умереть, как хорошо» — думал он, вдавливаясь глубоко в тугие ягодицы, покрытые гусиной кожей. Девочка разошлась и еблась страстно, нервно, с каждым толчком выдыхая грудной звук; они летели из нее все чаще, пока не слились в единый стон, густой и совсем-совсем взрослый, как у изголодавшихся жен. «Заметут», думал Липатов, корчась от наслаждения, — «и успеть бы выскочить из нее, чтобы... чтобы...
