в Олениче, а потом ещё месяц в ратном учебном походе чуть ли не до стен Киева, в составе едва не всей оленичской дружины, где оленичи по обычаю снова склонили головы в присяге Великому князю Киева, были для Саввы самым знаменательным делом во всей его недолгой жизни.
А сегодня домой он вернулся только к полудню. И правду сказать, изрядно навеселе. Что ж тут попишешь, почитай чуть не в каждой избе был отрок кто, как и Савва, теперь имел право носить на груди оберег оленического воина и кому завтра поутру ждало отправиться в первый ратный поход.
Сёстры Лия и Мила, как все сёстры вредные и насмешливые, даже задразнили его во дворе, но мать так цыкнула на них, что обе тут же присмирели и юркнули в дом. Сама мать хоть и покачала головой, но ничего не сказала, даже ласково улыбнулась и потрепала по щеке. Кивнула на баню, иди, мол, надо хмель выпарить.
Баня по — обыкновению была жарко истоплена. То первое дело. Домашняя работа в доме вообще вся лежала на трёх отцовских холопах. Старая Агелая наводила порядок по дому, и так же всегда следила за баней. А ещё Марах и Десихор, оба из тьмутаракаских, у отца уже три лета робили. Были они тож в преклонных годах и возвращаться им было некуда, потому как почти всю жизнь свою провели они на невольничьих рынках. Отец бы и отпустил их давно, да те вовсе на волю не просились, — к тому же по оленическому обычаям, здесь к рабам плохо не относились, не били по напрасну, сытно кормили, даже сажали за общий стол с хозяевами, да и работой до упаду не загружали. Марах ухаживал за скотиной и конюшней, а Десихор на подручье, то по дрова, то на покос сена, то на рыбалку.
Сама мама в доме занималась только стряпнёй да детьми.
В бане Савва быстро разделся и через низкую дверь пролез в парную, сокрушаясь, что так себе позволил себя показать в первый же день, как вернулся в отчий дом. И в правду было весомомо стыдно перед матерью. Та очень не любила шутки с хмелем. И то ещё хорошо ещё, что он уже как-никак, а взрослый муж и воин, а то устроила так бы ему разнос по полной. Уж по строгости своей мама до наказаний всегда была легка на подъём.
Он замер от неожиданности, когда сзади скрипнула дверь. Подумал сначала, что может, младший, Егор, пожаловал, со старшим братом попариться. Но когда оглянулся, так и остолбенел. Сзади стояла мама, так же мягко улыбаясь ему. Но ещё более его поразил её вид. На ней только и было тонкое льняное купальное полотенце для бани, повязанное выше груди и опускавшееся едва — едва ниже бёдер.
Савва так и уставился на неё с открытым ртом. Мать уже не мылась с ним в бане, с той поры, как минуло ему зим 12, когда он начал проявлять интерес к девичьим прелестям.
Мама даже смущённо зарделась:
— Ну, что ты так уставился? — с насмешкой произнесла она, — или мать свою никогда не видел? Уж, думаю, не пристало витязю одному в бане-то... И спинку потереть некому..
Теперь уже зарделся от смущения сам Савва. Потому, как понял, что стоит пред матерью совершенно обнажённым. Мама даже не удержался и захихикал, с усмешкой наблюдая, как он неловко поворачивается к ней то одним боком, то другим, дабы только спрятать от её глаз своё мужское естество.
В конце концов, стремясь пресечь эту возникшую неловкость между ними, она плеснула из ковшика еловой воды на угли и кивнула па полку:
— Садись-ка, давай, похлестаю тебя веником... А то до полудня так уж набраться успел.
Савва покорно уселся на лавку, а мама принялась сноровисто охаживать его душистым веником. Но краем глаза он нет-нет, да наблюдал, за ней. Она быстро раскраснелась, пот тонкими каплями выступил на лбу и плечах..
Парилка была узкой, и двоим-то с трудом развернуться, сидя на лавке, вон руку протяни и не разгибая уже упрёшься ладонью в деревянную стену. Груди матери, полные и тяжёлые, были прямо перед его лицом. Савва никак не мог оторвать от них глаз, наблюдая, как они упруго колышутся, пока мама трудится над
