даёшь! Она вообще ни с кем не разговаривает...
Солдат скрылся из моего вида, послышался стук откидываемой кормушки.
— Это тебе Юрий передал. Ешь на здоровье.
Парень закрыл кормушку и ушёл к себе...
За стенкой послышались звуки. Оля ела осторожно и тихо, вероятно помогая себе корочкой. Попив воды, она прильнула к дырочке в стене и сказала:
— Спасибо, Юра! Ты прямо волшебник.
— Не за что Оль. На здоровье.
Я прикурил папиросу и крепко затянулся. Я не смел, осуждать её за то, что она сделала, не зная досконально, как и что там произошло, а спрашивать боялся, можно было враз разорвать ту тончайшую ниточку, которая протянулась между нами.
— Юр, прикури и, пожалуйста, просунь мне, если это тебе не трудно.
— Конечно, не трудно! — сказал, я и просунул папиросу огнём к себе.
Мне было приятно слышать не только её ангельский голосок, но и уже давно забытую манеру общения, она в каждое предложение вставляла: «пожалуйста», «Спасибо». Хорошо, хоть на «ты» обращалась. В зэковской среде не принято «выкать». Тут же в ответку получишь поговорку: «Вы-ебу, Вы-сушу, Вы-дрочу».
Девушка, сделала затяжку и тут же закашлялась. Подозреваю, она была не курящей.
— Ты ведь никогда в жизни не курила, — сказал я, — а зачем, тогда?
— Пора начинать, — грустно поведала она.
Я заглянул в дырочку, она сидела у моей стены. Её не было видно.
— Ольчик, — попросил я, — сядь, пожалуйста, напротив, хочу на тебя посмотреть.
Она с готовностью исполнила мою просьбу. На сей раз передо мной сидела совершенно другая женщина. Она что-то сделала со своей причёской, на ногах были чулочки, а не типа лыжный костюм. Симпатичные светлые трусики были прикрыты тёмной плиссированной юбкой. Одна из дырочек, была достаточно низко, чтобы разглядеть их краешек. Я здорово возбудился, как молодой человек прошлого века, случайно заметивший прелестную ножку, упрятанную под многочисленными юбками. Моя рука тут же оказалась в брюках и принялась, что-то там, сильно затвердевшее, тереть, мять гладить.
Она пересела к моей стене и стала говорить.
— Юр, знаешь мне, конечно, приятно твоё отношение ко мне. Потому что ты придумал себе образ прекрасной дамы, но это совсем не так.
— А как?
— Я преступница и совершила тяжкое преступление...
— Понятно... А я добропорядочный гражданин, и оказался здесь совершенно случайно. По навету и наговору. Я же ничего не совершал предосудительного, верьте мне люди! А то, что один из негодяев напоролся своим пузом на нож, который я взял в руку, чисто посмотреть — это его вина, а не моя. А второй споткнулся, когда хотел его поддержать и наткнулся своей грудью на нож прямо в сердце. Но ведь в том нет моей вины, правда, же? Я ведь не нарочно? Всё произошло чисто случайно... А третий жил ещё долго. Это вина врачей, уверен! Он прожил почти две недели. Нет, здесь нет моей вины, — чуть ли не на полном серьёзе продолжил я, — Пред тобой, Оленька, можно сказать агнец божий, а меня посадили в тюрьму с убийцами, грабителями и насильниками.
— За что ты их так? — Спокойно спросила Ольга.
— Месть, — ответил я, — они покушались на честь и достоинство моей женщины... на мою впрочем, тоже, — немного помолчав, докончил «агнец божий»
— А я ударила топором своего отчима прямо по шее... Это наверное тоже была месть? Он сильно избил мою маму. Она и сейчас в больнице...
— А менты сказали, что ты голову отрубила своему отцу, — сказал я, — вечно всегда преувеличат. Ну и правильно сделала.
— Ты не осуждаешь меня?! — удивилась Ольга.
— С какого коня? — грубо ответил я, — я не судья и не прокурор. Окажись я рядом с тобой в тот момент, добавил бы ещё, чтобы наверняка.
— Какой ты кровожадный?! — тихо прошептала Ольга.
— Нет, справедливый, — сказал я, — почему мерзавцам и сволочам всё позволено? А когда справедливость торжествует — она наказывается. Что ему было за то, что он ... избил твою мать, да так сильно,
