День был невероятно долгим. Сбросив свою усталость на скамейку пустого вагона электрички, я почувствовал, что сегодня могу первый раз расслабиться. За мутным окном какой — то пижонистый парень, накручивая на пальце цепочку с автомобильными ключами, другой рукой тащил по перрону невысокую толстушку в белом плаще. Та упиралась, пытаясь ему что — то объяснить.
Равнодушно скользнув по ним взглядом, я развернул купленную впопыхах на вокзале газету. Зашипели двери. Поезд тронулся. Усталые глаза читать уже не могли. Пробегая газетные страницы, останавливались только на картинках. На очередном развороте раскорячилась в немыслимой позе фотомодель, вероятно пытаясь обольстить своей по-детски недоразвитой, но уже обвисшей грудью чуть ли не полсвета.
Дальше рассматривать эту ерунду мне помешал чей — то насмешливый взгляд. Я поднял глаза. Напротив сидела та самая толстушка в белом плаще. Огромные оливковые глаза кокетливо мигнули на газету:
— Нравится?
— Очень.
Я повнимательнее присмотрелся к своей неожиданной попутчице. Плотненькая, толстоморденькая, она вообще — то была ничего.
— А у меня каблук отдельно гулять собрался, — показала она покалеченную босоножку. Взяв ее, я отогнул ржавый гвоздь и с размаха ударил подошвой о скамейку, поставив на место скривленный каблук.
— Ничего, до дома дойдет, — возвратил я босоножку хозяйке.
— Не, не дойдет. Далеко, — опять мигнули большие оливковые глаза.
— Ну, если без комплексов, можно ко мне. Тут недалеко. А там сбацаем капремонт, — сам себе удивляясь, я продолжал рассматривать попутчицу.
— Меня Мариной зовут, — опять мигнули глаза.
— А я так и думал. Меня Николаем.
— Почему? — глаза удивленно замерли.
— Почему Николаем? — глаза мне определенно нравились.
— Нет, почему вы так и думали, что меня Мариной зовут? — глаза уже начинали смеяться.
— А все красивые девушки — Марины.
Мы расхохотались.
— Кстати, следующая остановка моя, — я попытался заметить в глазах хоть какую — то реакцию
— Ну и что же мы сидим? — глаза даже не дрогнули.
— А тот на вокзале, он кто? — уже перепрыгивая через лужи, пытаясь быть безразличным, спросил я.
А так, — отмахнулась она, беря меня под руку.
Открыв дверь своей холостяцкой квартиры и включив свет, я попытался рассмотреть ее повнимательнее. Но она решительно прошла вперед и громко заговорила уже из кухни:
— Чая я не хочу. Если можно, помыться, а ты за это время починишь каблук.
Приколотив злосчастный каблук и проходя на кухню, я заглянул в приоткрытую дверь ванной комнаты. Если сказать что то, что я увидел, перевернуло меня, это значит ничего не сказать.
Шипел включенный душ. Она, запрокинув руки, стояла у зеркала спиною к двери и закалывала волосы. Два металлических крючка блестели на черном лифчике. Черный поясок обтягивал полные бедра. От него резинки шли к чулочкам. Вот именно к чулочкам! Я в своей жизни снимал с женщин только колготки. Думаю, что чулки вообще уже не носят. Во всяком случае, мне такое встречалось только в кино.
И поверх всего этого узкой полоской выделялись просто нахальные белые трусики.
У меня потяжелело внизу живота. Даже не заметил, как оказался рядом. Дрожащей рукой я погладил ее по спине. Она резко повернулась и обмякла, а потом сразу впилась в меня губами. Пухлый ротик ласкал насквозь, высасывая мой язык. Вцепившись руками мне в плечи, она то прижималась ко мне, то отстранялась. Груди клокотали под лифчиком. Им было тесно. Они просились на свободу. Они просто требовали, чтобы их выпустили. Я одним движением расстегнул оба крючка, и они вырвались наружу. Полные, сочные они бесстыже уставились розовыми сосками в разные стороны. У меня пересохло во рту.
Я осторожно обхватил губами набухший сосок. Она застонала и напряглась. Скользя руками по бедрам, я стал медленно снимать с нее трусики, одновременно пытаясь скинуть
