развязать. Мама смотрела на меня, широко раскрыв глаза от удивления, а я продолжала дергать за кончики лямок, пока их не порвала. Стащив с себя фартук, я бросила его на пол и убежала в свою комнату, где просидела до позднего вечера.
Потом пришла мама, и пообещала, что больше никогда не наденет на меня фартук, если я сама не захочу этого. Скорее всего, ей подсказал отец.
Шло время, я взрослела, но эта странность меня не только не покинула, а только усилилась. Доходило до того, что я даже не могла смотреть на девушек-официанток, когда мы с подругами заходили ... в какой-нибудь ресторанчик попить кофе и поболтать. Меня сразу же начинало колотить, и я, выдумав какую-нибудь причину, убегала домой.
А однажды мы с мамой поехали в гости в Россию. У неё в Ленинграде жили родственники. У этих родственников была дочь, которая училась в десятом классе. Мы сидели за столом, когда эта Аня вернулась из школы, как это там называется. Сняв своё пальто, она вошла в комнату, и я увидела, что на ней поверх коричневого платья надет черный матерчатый фартук.
Я уже умела контролировать свои эмоции, но сдержаться мне стоило огромных усилий. А эта Аня спокойно села за стол и начала есть. Её мама посоветовала ей пойти в свою комнату переодеться, но Аня отмахнулась. Потом, когда надо было мыть посуду, она, к моему великому удивлению, поверх своей формы надела другой фартук.
Сейчас я уже не помню, о чем мы с ней говорили. И говорили ли вообще. Но тему одежды даже не затрагивали. А когда спустя неделю мы уже летели в самолете, мама сказала, что, когда я смотрела на Аню, особенно, когда она была в школьной форме, глаза у меня были шальные. Я только пожимала плечами.
И вот сейчас на меня хотят надеть фартук. Я замычала и замотала головой, но девушка только рассмеялась, а потом строго сказала:
— Прекрати выть, рабыня! Знаю, что не любишь, но будешь носить! И твоего мнения здесь никто не спрашивает!
С этими словами она накинула мне на шею лямку и, расправив фартук, туго завязала его на моей талии. У меня закружилась голова, и я чуть не потеряла сознание, но «Черная» несильно хлестнула меня по щеке и только ухмыльнулась.
Оставив меня стоять, она откинула в сторону черное покрывало, закрывавшее выемку для рук, расстелила на лежанке какую-то белую короткую простыню и помогла мне лечь. Когда руки утонули в этой выемке, я лишилась возможности двигаться, а девушка зачем-то запеленала меня этой простыней, оставив неприкрытыми мои торчавшие груди, которые плотно облегал нагрудник фартука. Затем, она натянула на меня еще один мешок, только по свободнее. У этого мешка не было никаких карманов, но зато я заметила огромный капюшон.
Приподняв голову, я увидела, что эта девка натягивает мне на ноги маленький мешок.
— Почти всё! — торжествующим тоном сказала она, — Осталось только привязать.
С этими словами она продела снизу в дырку ременную петлю, накинула её на ноги и затянула где-то внизу. Потом пристегнула ошейник, продев тонкий поводок в отверстие в головах этой адской кровати, и зафиксировала его где-то внизу. Ремнями, которые свешивались с лежанки, она обхватила меня в области талии и туго стянула их.
— Лежи и отдыхай, — сказала девушка, накидывая мне на голову капюшон и завязывая его на шее, — Смотреть тебе не на что и не зачем. А чтобы совсем скучно не было, я тебе развлечение приготовила. Затычки в твоих трусиках я смазала специальной мазью. Скоро она начнет действовать.
Я оказалась в полной темноте обездвиженная и лишенная возможности говорить. Да и одно сознание, что на мне этот проклятый фартук, привело к тому, что я разрыдалась.
Вскоре я начала чувствовать те «радости», о которых говорила «Черная». Обе мои дырочки начали зудеть, но это была не чесотка. Мазь, впитываясь, возбуждала меня, то накатываясь волнами, то затихая, будто давая передохнуть. Но с каждым разом, с каждой волной зуд становился
