клочки, — шептал я, не соображая, что говорю, и Майя хрипела мне в ответ. Я уже был в ней всем своим огромным стволом, и Майя дергалась на нем, как бабочка на булавке. Она опускала голову все ниже, пока не уперлась макушкой в стол, устелив его рыжими волнами волос.Отпустив ее лицо, я залез кончиком пальца ей в анус — и долбил Майю сразу в две дырочки, умирая от желания и от смертных стонов моей добычи, кусавшей себе руку. Нас было слышно, наверное, во всем театре — но было уже плевать на все, и я подвывал Майе, мычавшей подо мной. Мы толклись все резче и быстрей, и член уже набухал смертной сладостью...Но тут раскрылась дверь.Как это могло быть — не знаю: я запер ее на щеколду. Но она раскрылась. И в нее вошел Маэстро Брокенберг, бледный, как стена. — Прекратите! — взвизгнул он.Майя дернулась, попыталась соскользнуть с меня... — Майя! Что ты наделала, глупая девчонка? ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛА?! — Майя силилась что-то сказать, но голос не слушался ее. Она встала, пошатываясь, на ноги, и вместе с ней встал и я.Ситуация была идиотской, и я не знал, как быть. — Послушайте... — сказал я. — Вы что, вообще?... Как так можно... — ВОН! — пискнул Брокенберг. — Что? По-моему, это вам надо отсюда... — ВОН!!! Убирайся вон!!!Брокенберг театрально вытянул трясущуюся руку, указывая мне на дверь. — Рома! Уходи, пожалуйста! — взмолилась Майя. — Уходи! Я потом объясню. Уходи. Пожалуйста!!!Я посмотрел на нее: голая, красная, как помидор, Майя умоляюще смотрела на меня. Грудь ее вздымалась высоко, как после гонки. — ... Рома! Хорошо?... Мы встретимся. Завтра утром я дома, я буду ждать тебя... Ладно? Хорошо? Пожалуйста...Я открыл рот, желая что-то сказать, — но перехватил отчаянный взгляд Майи и осекся. Брокенберг молча стоял и ждал.***... Не помню, как я оделся и вышел. Член, ноющий от возбуждения, торчал и упорно не желал заправляться в трусы и брюки; к тому же он был весь в кровищи. «Месячные? или...» — думал я, выходя прочь.Никогда еще я не чувствовал себя так скверно. Выйдя из театра, я обошел его вокруг — и с третьей попытки нашел окно Майиной артистической. Заглянув туда, я взвыл от злости: голая Майя уткнулась в плечо Брокенбергу, а тот гладил ее по спине, по попе, по волосам и говорил ей что-то.Прислушавшись, я разобрал слова: — ... Я так берег тебя! Я готовил тебя для великой страсти, — а ты, глупышка? Отдала свой цветок первому встречному! Он надругался над тобой, он удовлетворил свою похоть...Майя что-то проговорила. Брокенберг переспросил: — Любишь? Влюбилась? Брось, девочка, я знаю, что это. Я знаю, что такое похоть. Это только похоть, это не любовь. Это не любовь... — бормотал он, нежно гладя ее по голому телу, а я корчился под окном от ее признания и от злости на Брокенберга. «Я порвал ее», думал я, — «я был таким грубым... Черт, черт, черт! Ей было больно» — выл я с досады, глядя на гибкое тело сквозь стекло. «Она любит меня», пел я про себя, и руки мои бессознательно мяли член под брюками, исторгая из него долгожданный фонтан...Через час я уже был дома и спал в своей постели, как убитый.(Продолжение следуе)
