маком,
Художник деву ставил (ну женщины, добавьте!)
Да, иди ты, со своим вульгарным стишком! — стала загонять его в кабинет гордая полька
— А! Не знаете? Как он ее ставил?
— Ра... — только было начала Людмила, как он замахал руками: Нет, нет, ставил в позу, и рисовал ее как розу и покрывал картину лаком....
Сияет дева, как звезда, у ней широкая... Ага опять вы не о том подумали, натура. И ярко светятся глаза, и быстро сохнет политура. Ну, как стишок, а?
— Класс! — восхищенно захлопала в ладоши Людмила.
— Стас! Иди-ка ты в свой кабинет, там по твоему телееле сейчас хоккей начнется. Наши с финнами, — позвала его жена.
Калиневский раскланялся и исчез за дверью, а Каролина усадила рядом Людмилу, обняла ее за талию и сказала:
— Шампанское будешь?
— А у вас есть? Откуда?
— Стасу выкуп за отнятые права привезли! Ох! И погорит он когда-нибудь на этом бизнесе... как вдруг раздался звонок в коридоре. Каролина пошла открывать. На пороге застыла девица лет двадцати пяти, яркая брюнетка, с каким-то пакетом в сумке.
— Мне товарища Калиневского. Можно?
— Вы кто и откуда? — опытный взгляд Каролины давал понять, что перед ней очередная жертва нарушений правил уличного движения.
— Я — Лиза Петрова из Находки, дочь капитана дальнего плавания. Папа в море, а у меня ваш инспектор права на машину отобрал, говорит, что припарковала ее в неположенном месте.
— Хорошо. Сейчас я его позову, — сказала Каролина и, приоткрыв дверь в кабинет мужа, сказала: Стас там опять какая-то нарушительница из Находки. Тебя просит.
— Пусть войдет! — сказал муж, не отрывая глаз от экрана.
Девушка вошла, и дверь захлопнулась, но было слышно, как с той стороны ее закрывают на ключ.
— Лизочка, милая, Калиневский пошел на девушку с широко расставленными руками.
— Я согласна на ваши условия, ответила девушка и стала раздеваться. Когда на ней остался только лифчик и трусики, Калиневский подошел и умелой рукой быстро стащил их с тела красотки.
— Ты как больше любишь? Стоя, лежа? — спросил он, — раздвигая и задвигая кожу на торчащем члене.
— Мне все равно. Лишь бы быстрее получить права.
— Они у мичмана Хижняка. Он отдаст их, если вы черканете ему пару слов...
— Отлично! Это ничего, что у меня такой толстый и длинный, а? — он вертел член у самого носа покрасневшей девушки.
— Это просто замечательно! Он у вас — сокровище для женщины... У моего отца тоже такой...
— А моя недооценивает...
— Чаще трахайте и не давайте это делать другим.
— Эх! Милая! Разве в нас, мужиках все дело?
— А в ком же?
— В вас, милые! В вас! — он с силой загнал ей в попу сзади, наклонив ее голову к подоконнику.
— Так быстро? Я и не почувствовала...
— Сейчас почувствуешь, только, чур, не орать и не охать, — процесс пошел, и он заработал тазом, стуча своими яйцами о ее изумительной красоты ягодицы...
И она почувствовала, что такой сладостной «порки» она никогда ни от кого не имела... «Есть же на свете настоящие кобели, по которым даже самая бедовая сука плачет», — думала девица, помогая ему насаживать себя на его «Предмет» со всей силы.
А он, натягивая ее что было силы, все стремился выдавить из ее покорного тела хотя бы маленький писк от боли. Он знал, что многие жаловались на боль от его усилий в данной позе, но сменить позу наотрез отказывались. Вот и пойми после этого этих эмансипированных женщин...
После такой получасовой разминки он перешел в бешеный галоп. Член драл молодое тело с такой силой, но тело упорно не хотело возбуждаться, невозмутимо принимая усилия мужчины. Калиневскому показалось, что девица думает совсем о другом, а не о том, что солидный мужик ее дерет, что было мочи, а ей и дела нет. Стоит себе в позе «Г», принимая удары сзади то в одно гнездышко, то в другое, а ей пофигу.
— Слушай! Тебе приятно или нет? — спохватился Калиневский, подумав, а не
