Даня сидел на камне, скрестив ноги по-лягушечьи. Коктебельская ночь обволакивала его лиловой тьмой, непроницаемой, как чернила. Море молчало: бухта недаром прозывалась Тихой.Он приехал в Коктебель с компанией, но в первый же день оторвался от коллектива, возжелавшего беспробудно тусить в кафешках: его тянуло не к курортным соблазнам, а к тишине и к морю. Он уходил из города, просиживал нагишом целые дни, прятался в тени скал, слушал море, плавал и мазался глиной.И сейчас он был обмазан ею с ног до головы. Липкая прохладная масса казалась ему густой тьмой, облепившей голое тело. Глина считалась целебной — ей здесь все мазались, толком не зная, от чего она лечит.Ночь была влажной, беззвездной; только справа, за мысом, светились огни Коктебеля, показывающие Дане, куда ему возвращаться, и в небе плыло мутное свечение — намек на луну, облепленную, как и Даня, густой мглой.... В тишине послышался плеск. Напрягать глаза было бесполезно, и Даня только слушал. Когда плеск переменился, показывая, что пловец стал на ноги, Даня негромко сказал в темноту: — Осторожно, здесь скользкие камни.Пловец-невидимка взвизгнул — совсем рядом, у Дани под носом — и отозвался: — Напугали вы меня!..Голос был женским и странным — гортанным, переливчато-густым, как лиловая мгла. — Извините, я не хотел вас напугать. — А чего же... — невидимая пловчиха запнулась, удерживая, видимо, равновесие на камнях, — а чего же вы хотели?Даня чуть было не пустился в оправдания — хотел, дескать, как лучше, — но вовремя почуял, что момент требует иных речей: — Я... я хотел уберечь вас от злых камней. Потому и сижу здесь. — Да? Вы, значит, все время сидите здесь? Вы — добрый дух этого берега? — Можно и так сказать.Море фосфоресцировало — кроме призрачных искр, не было видно ни зги. Тьма будто перевернулась вверх тормашками: вверху черная мгла, внизу море — опрокинутое звездное небо. Гортанный голос раздавался ниоткуда — где-то совсем рядом, у самого Даниного лица. — А я думала, что никого не встречу здесь... Ааааай! — Даня дернулся: невидимая рука вдруг коснулась его причинного места, щедро намазанного глиной, — Что это?!..Прикосновение застало Даню врасплох, и он на миг онемел. Потом сказал: — Это... это я. Не бойтесь. — Вы?! — ужас в голосе усилился. Даня, поняв, какую картину могла себе вообразить невидимка, поспешно разъяснил: — Я. Просто обмазался глиной. Голубой глиной. — Гли-и-ной? — неуверенно протянул голос, — Ну!... Предупреждать же надо. Знаете, что я подумала?! — Что потрогали настоящего водяного? За хвост? — Что-то в этом роде... А зачем вы намазались глиной? — Она лечебная. Так говорят... А вообще это просто очень прикольно и приятно.Они сидели, наверно, лицом к лицу — Даня на камне, а невидимка в воде — слышали дыхание друг друга, и Дане даже казалось, что он видит перед собой темный силуэт. Кто перед ним? Женщина? Девушка? Какие у нее волосы, какое лицо, какой взгляд? Густой голос говорил, казалось, о зрелом, о женском, но Дане слышалось в нем озорство юности. — А... это тоже вы? Ай!... — незнакомка тронула Данино колено, выбираясь из воды. — И это я. Осторожно: я очень грязный. Поэтому и не даю вам ручку. — Ну, уже и я, кажется, приняла грязевые ванны... Фффух, выбралась! Ну? — Даня ощутил, как невидимка пристально смотрит в его сторону. — Со свиданьицем, дух берега! Можно вас так называть? — Отчего нет? А я вас буду называть — Ночка. Не против? — Ночка?! В гортанном голосе послышалось удивление — вперемешку с удовольствием от красивого имени. — Вы... что — меня видите? — Нет. Поэтому так и назвал. Когда вы говорите, мне кажется, что со мной сама ночь говорит. — Да? — Ночка была явно польщена, — Что ж... Вы не представляете, как недалеки от
