посвящения в плотские тайны, как она уже выла и стонала Дане, обессиленному тремя оргазмами: — Дух, душочек мой... Горю, помираю совсем... Пожалуйста, еще... пожа-а-а-алуйста!... ааааааа... — и жадно впивалась ему в лицо, высасывая из Дани флюиды любви. Неопытный Даня догадался тогда, что ему делать — и скоро его рука трепетала в горячей глубине бутона, а Ночка металась, молотила бедрами воду и гортанно завывала: — Ааааоооыыы! Ещё, еще... Оооуу! Глубже, глубже, миленький мой, ро-о-о-одненький... ыыыыыыыыыыых!..Потом — лежала на воде, близкая и невидимая, и шептала: — Хорошо... Боже, как хорошо!... Я орала? Сильно? — и застенчиво ластилась к Дане. — Я не могу — отключаюсь, меня просто рвет на кусочки, на такие... сладкие капельки, понимаешь?... Никогда не думала, что я такая. Я... развратная, да?Её гортанные любовные вопли были похожи на крики заморских птиц, и Даня сказал ей об этом. Ночка ответила: — «Где-то под южным небом мужчины оплодотворяют женщин, кричащих, как ночные птицы». Ремарк. Знаешь?Даня не знал, и ему было страшно и сладко. Он отключался от мыслей, погружаясь ночами в бездонный сумрак любви. Ему казалось, что он сходит с ума; днями ему снилась Ночка — с рыжими косичками, как у Пеппи Длинныйчулок, упругая, веснушчатая, зеленоглазая...***До конца отпуска оставалось три дня. Даня вдруг осознал это, и ему стало холодно, будто внутри потянуло сквозняком.Он не мог спать. Мысли о Ночке и разлуке слились в неоформленный щемящий ком; Даня бродил и бродил по утреннему берегу, придумывая версии спасения. Его мысли были невнятны, проекты фантастичны: пьяный любовью, он разучился ясно мыслить...Погруженный в себя, он не заметил, как вышел по берегу в город. Его вернул к жизни динамик прибрежного кафе, изрыгающий рулады «Владимирского централа»; Даня поморщился, как от боли, и вспомнил, как давно он не ел. Зайдя к себе в домик за деньгами, он пошел по набережной к бистро.Было воскресенье, и Даня двигался медленно, обходя сотни движущихся тел. Крепко задумавшись, он ничего не видел перед собой — даже африканка не привлекла, как обычно, его внимания. Но затор в толпе оттеснил Даню вплотную к ее столику — и Даня волей-неволей взглянул на нее.Она сияла неизменным великолепием, но казалась усталой. Рассеянно удивившись этому, Даня собрался нырнуть в толпу — как вдруг помощница обратилась к негритянке, не понимавшей, как он думал, ни слова по-русски: — Мася, а чего ты сегодня грустная?И эбеновая «мася» ответила — гортанным голосом, от которого у Дани внутри хрустнула ледышка, — голосом, знакомым до боли, до зуда в сердце: — А, не выспалась просто. Не обращай внимания...Даня застыл. Его разум отказывался принять очевидное, и он, позабыв о приличиях, оцепенело навис над африканкой. — А-а-а-афрррокосички на любой вкус! Молодой человек, присаживайтесь, выбирайте — вот рисуночки, шнурочки... — рекламно защебетала помощница, — вам подойдут вот такие — всего за полчаса... По воскресеньям у нас скидочки... Эсклюзивная работа мастера из Африки...Даня стоял, не реагируя, и смотрел на мастера из Африки — на свою Ночку, явившуюся ему в облике, о котором он не смел и мечтать. Она глядела на него с недоумением, и девушка — тоже: — Молодой человек!..Вдруг глаза Ночкины странно блеснули; уловив незримые, бессловесные токи Даниного взгляда, Ночка узнала его за миг до того, как он открыл рот. — Что?... — отозвался Даня, не сводя с неё глаз.Его голос утвердил догадку — во взглядах Ночки и Дани запульсировало взаимное узнавание, ошеломившее обоих. Ночка тихо вскрикнула... — Будем делать косички? Нет? — Белобрысая помощница раздражалась, не понимая, что происходит.Выдержав Ночкин взгляд, вливший в него струю обжигающего тока, Даня вдруг сел на стул на клиентов. — Молодой челове-ек! Ау-у!... Какие косички будем
