разгрузки, — всё это ведёт к тому, что я вколачиваюсь по самую рукоятку в её уж очень тугое маленькое влагалище. Какая же это удача — оказаться в столь прелестных ножнах!
Я, казалось, заполнил всю щель без остатка и предельно растянул все её части. У моей тёти с её большим влагалищем была власть надавливания, которое, казалось, почти отщипывало. Укол мисс Френкленд также был заметным. Но то, что я почувствовал сейчас, больше походило на очень хорошо сделанную отличную детскую перчатку второго размера, слишком маленькую для ваших пальцев и всё же позволяющую засунуть их туда, не разорвав её, и приспособиться к неправильности ногтя или пальца. Именно так её маленькое влагалище оказывается подогнанным к моему дреколу — точно как перчатка, и это действует уж очень возбуждающе. Осторожное вынимание, а затем такое же осторожное вкладывание в ножны возбуждают меня так, что я выстреливаю поток спермы в самую её матку. Она издаёт настоящий крик экстаза, и я могу почувствовать, как тугие ножны совершают волновое движение вдоль всей длины моего дрекола и ещё более туго обхватывают его — ну больше уж невозможно! Это настолько изысканно и восхитительно, что мы оба почти немедленно оказываемся в готовности для другого круга.
Она спрашивает меня:
— Вы были там целиком?
— О, да, моя дорогая! Не думаете ли вы, что моги бы принять внутрь и побольше?
— Ах, нет! И это заполняло меня так, что казалось, вот-вот достанет до самого сердца и я разорвусь, не выдержав больше! И всё это во мне целиком всё это во мне целиком. Разве можно было представить себе такое? что это возможно? Страшно было подумать о таком.
— Это доставило вам удовольствие?
— О, да! И сделаем так ещё!... — Ну же, дорогой Чарли, и не жалейте меня! Такое блаженство!
Она изгибается и приподнимает свою задницу. Я хватаю её бёдра и поддерживаю движения её боков, на самом деле, то отводя их от себя, то притягивая к себе; мы двигаемся быстрее и быстрее, пока наконец кризис не охватывает нас обоих в одно и то же время. Её голова с глубоким вздохом опускается. Она издаёт нечто вроде крика экстаза и упала бы вперёд на живот, если бы я, вцепившись в её бёдра, не продолжал удерживать её зад перед самым своим животом, с дреколом, затолкнутым в самый дальний конец её влагалища, пока не почувствовал соприкосновения в трёх точках с её открывшейся маткой, — словно царапнули ногтями трёх пальцев самую вершину моего дрекола, открывшейся, чтобы выдать новую порцию спермы в пределы её самых сокровенных тайников.
— Что может быть более восхитительным! — восклицаю я, продолжая крепко держать её и находясь сам в состоянии прекрасного экстаза.
Наконец, обращаясь к ней с другими подобными выражениями и не получая ответа, я соображаю, уж не потеряла ли девочка сознание. Нечувствительна она и во всех других отношениях, исключая длительные конвульсивные пульсации её восхитительно тугого влагалища. Однако, найдя, что она действительно без чувств, я осторожно вытаскиваю свой всё еще жёсткий дрекол. Вслед за изъятием вытекает совсем немного спермы. Я насухо вытираю ей своим носовым платком влагалище, и рад видеть, что на нём нет никакого кровяного пятна. Осторожно кладу её на спину, бегу к небольшому потоку и, взяв две горстки воды, возвращаюсь, опрокидываю их на всё ещё пульсирующее влагалище и смачиваю её лицо каплями, все ещё остающимися на кончиках моих пальцев.
Это производит желательный эффект; она открывает глаза, поворачивается, садится и обхватывает своими руками мою шею, поскольку я стою на коленях перед ней.
— Вы заставили меня вкусить таких небесных радостей! — восклицает она, целует меня, и вдруг взрывается истеричным потоком слёз.
Я успокаиваю её, могу, и спрашиваю:
— Отчего вы плачете?
— Не знаю, дорогой Чарльз, но в последние несколько
