только жесткий ритм прыжков, и с ним — совместные выдохи:
— Иых... Иых... Иыых... Иыээх... Иэааа. .. Иэаууу...
Дашин писк сливался с рыком озверевшего Геннадия Петровича. Он чуял, что Даша близка к оргазму, и изо всех ... сил старался не опередить и не помешать. Одной рукой он влез в пизду, залитую липкой подливой, другой ухватил бешено скачущие бедра, пытаясь на скаку удержать их. Даша сжала до хруста его плечи и оскалилась в отчаянной гримасе, вытянувшей плавное лицо в зверячью морду; из нее вырвался пронзительный писк, и Геннадий Петрович поспешно залепил ей рот поцелуем, вбирая этот писк в себя, как губка, и сам замычал в Дашу, вливая в нее новый гейзер блаженства...
Потом они долго сидели и молчали.
Говорить было страшно. Они говорили телами: жались друг к другу и мяли спины, руки и бока. Потом Даша все-таки сказала:
— Я вся липкая там... Мне бы вытереться...
Она слезла с Геннадия Петровича, чмокнув пиздой. Ее шатало, и она ухватилась за край стола. Геннадий Петрович удержал ее, затем стал искать платок:
— Вот...
Ему хотелось бухнуться ей в ноги и молить прощения. Даша вытерла ноги и пизду, стыдливо морщась, потом долго искала, куда девать платок, запуталась в джинсах и упала на Геннадия Петровича.
Тот подхватил ее, и они еще долго стояли, обнявшись.
— Мамочки! Дверь не закрыта! — ойкнула вдруг Даша. Геннадий Петрович тигром подскочил к двери и повернул замок.
— Хоть и поздно, но все-таки, — заискивающе улыбнулся он. — Как ты думаешь, никто не видел?
— Не знаю. Я не видела. Я... я ничего не видела. — Даша вдруг заплакала.
— Даш, ты чего?
— А вы... вы не понимаете?
— Нет, не понимаю, — ответил тот, хоть все понимал.
— И что, по-вашему, все нормально?
— Конечно, — бодро ответил Геннадий Петрович, чувствуя, как все вдруг покатилось черти-куда. — Мне хорошо, и тебе ведь было хорошо... Даш! — вдруг крикнул он. Крик означал «не слушай, что я говорю».
Но Даша не поняла его:
— Значит, вы думали, что я такая?
— Какая «такая»?
— ТАКАЯ?
— Я... я это... я думал... думал, ты славная девочка, чистая девочка, такой милый ребенок... Я не хотел, Даш. Я думал...
— Ребенок? — Даша иронически скривилась. — Ну конечно: коса до пола, банта не хватает. Да? ДА? — вдруг крикнула она на Геннадия Петровича. Она никогда не кричала на него.
— Да, — растерялся тот. И тут же прикусил язык: Даша вдруг схватила кофту, напялила ее на себя, кинулась к двери и дернула, чуть не оторвав ручку.
— Я же закрыл... Даш, ну ты чего? — полуодетый Геннадий Петрович подошел к ней, но Даша с грохотом вывернула замок и вылетела из класса. — Даааш! — крикнул тот, выкатываясь следом, и тут же вкатился обратно: в коридоре было полно народу.
Даша отбивала тяжелые шаги, стремительно отдаляясь от него.
Целый день, и еще несколько дней спустя Геннадий Петрович трезвонил ей, но она не брала трубку. Смски проваливались в вакуумм, письма не читались, вконтакте ее не было, и на четвертый день Геннадий Петрович обозлился. «Да что я ей сделал, в самом деле?» — говорил он себе, — «сама ведь полезла лизаться. Гормоны играют, а я виноват», внушал он себе, и почти внушил.
В день занятий с ней он вышел из дому на полчаса раньше. Час с лишним он ждал ее в пустом классе — и обозлился вконец. «Напишу на нее докладную», думал он, ожидая втайне, что она придет на пару.
И чуть не подавился, когда она действительно пришла. Войдя с отсутствующим видом, она поздоровалась с Геннадием Петровичем, как с вахтером, и невозмутимо уселась за мольберт.
«Ах, так?» — вскипел тот. «Ну погоди... « Ему хотелось наорать на Дашу, запустить в нее папкой, но студенты весело косились на него, и Геннадий Петрович был бессилен, как партизан в плену.
Вдруг его осенило.
— Друзья, — хрипло начал он, — как вы знаете, у института нет денег на натурщиц, а на гипсе и глаз становится гипсовым. Я убедился в этом, просматривая, эээ... ваши последние
