раз.
— Тима...
Сердце рванулось. Сотни клейких ниточек расплавленного сахара опутали исстрадавшуюся мышцу в груди. Ни за что бы он сейчас не отозвался. Обостренным наитием ждущего он понимал, ответь он, поддержи разговор, и в измаранной тишине не останется больше места для его веры в спасение, вся боль повторится с новой силой, но выдержать ее уже не хватит сил.
— Я к тебе обращаюсь, сопляк!
Тимур скосил глаза.
Он видел эти губы. Они кривились, как у ребенка, готовящегося заплакать. Густые темные брови хмурились, почти срастаясь на переносице. Длинная обнаженная шея в вырезе черной водолазки, упругая и смуглая, бугрилась, будто в ней застряли комки не выплюнутых рыданий. Аслан...
— Ты мне ответишь, наконец? Или я зря тащился в эту даль?
Тимур в эту минуту думал, почему он не опускает стекло целиком. Почему бросает реплики через щель, будто говорит с разносчиком сигарет. Аслан сверлил его глазами, смиряя гнев. Наглость парня озадачивала его. Ему редко кто перечил, и, как правило, это были люди стоящие выше него по карьерной лестнице. С многочисленными любовницами и женой он привык общаться короткими фразами: любое его желание угадывалось сразу. Для этого он первые недели обучал своих партнерш всему, что делает его удовлетворенным и снисходительным. Он был прагматичен до мозга костей. И вот — этот грустный и высокомерный юноша, сидящей на грязном угольном ящике, открыто игнорирует его попытки наладить контакт. Он сделал последнюю попытку:
— Садись...
Дверца автомобиля щелкнула. Перед Тимуром будто растворилась челюсть ада. Он с беспокойством заглянул в глаза Аслана. Чувствуя, что противник почти сломлен, тот с кривой улыбкой протянул ему руку. Эта рука, опоясанная кожаным ремешком часов, та самая рука с длинными смуглыми пальцами, которые так приятно манипулировали его взрывными точками в ту прошлую встречу, звала его. Он спрыгнул с ящика. Обошел машину. Чтоб как-то привести мысли в порядок, достал из кармана куртки жесткую ворсистую тряпку и начал протирать ветровое стекло, стараясь смотреть мимо напряженного взора, меряющего его с обратной стороны прозрачной поверхности. Низ живота стремительно заволакивало сладкой негой. Ноги не слушались, подворачиваясь друг под друга. Вот же оно: его ночные видения обрели жизнь, тот, кого он так отчаянно дозывался в душные полуночные часы, здесь. На километры вокруг пустынная, богом проклятая, дорога и вековые растрепанные сосны. Маленький шаг отделяет его грохочущее сердце от источника временного покоя и счастья. Впервые он был кому-то нужен. Впервые был замечен. Это ощущение распирало ребра, заставляя его замерзшие губы невольно улыбаться. Сейчас он не думал о неправильности своих побуждений. Не принимал во внимание очевидной греховности будоражащих его мыслей.
Привыкший жить вне общества, он не ощутил на себе всей неукоснительности его законов. Конечно, он знал, как презрительно его приятели относятся к мужчинам, связанным плотскими отношениями. Знал многочисленные прозвища, придуманные человечеством для обозначения таких отверженцев. Но ему действительно было все равно. Он полностью погрузился в собственные переживания, пробуя на вкус их щекочущую новь. Его тянуло в объятия этого идеального мужчины, которым он никогда не станет, но и израненная ожиданием гордость воинственно поднимала голову.
Пока он сражался с противоречивыми желаниями, машина, шурша шинами, откатила назад, сползла с платформы и, резко скрипнув тормозами, умчалась по направлению к городу. Он так и остался с поднятой в воздух тряпкой, освещаемый холодным мартовским солнцем, отогревающим только избранных своих сыновей.
