вы — кузен Уолтер, я предполагаю... Отчего же не приехал Френк? Что ж, передайте ему, что я была бы весьма рада видеть и его, но нахожу, что его кузен не менее очарователен, чем он сам.
Затем, позвоннив, продолжает:
— Вы не примите со мной по чашке шоколада? С дороги. Меня лично он подбодрит для того чтобы всерьёз заняться делами, о коих пишет ваш дядя.
И выдвинув ящик, выкладывает на стол несколько пачек бумаг — судя по всему, судебных документов.
Тут появляется слуга — тот самый индус, что только что привёл меня сюда.
— Вишну, — говорит ему миссис Лезли, — принесите шоколад. Две чашки. И бисквит. И не забудьте также флакон ликёра.
А как только он исчезает, обращается ко мне:
— Не правда ли, этот дикарь хорошо смотрится? Полковник заимел его задолго до женитьбы на мне, и я называю его именем главного индиустского бога, хотя всякий раз, когда смотрю на него, мне на ум приходят Иосиф и жена Потиара, особенно теперь, когда полковник в отсутствии. Вам такая мысль не приходит в голову? Это нестерпимо стыдно. Но что делать брошенной молодой жене, оставленной наедине с собой?
В таком возбуждающем любопытство духе продолжает она болтать и дальше, не давая мне шанса вставить реплику или замечание, просматривая в то же время выложенные перед нею бумаги, причём с таким видом, будто обречена на горькую судьбу заниматься этим делом.
Тут слуга приносит шоколад и тому подобное, после чего отсылается с приказом сказать Аннетте, что её хозяйка будет занята ещё какое-то время и её не надо беспокоить, пока она не позвонит для завершения своего туалета.
Каким очаровательным объектом представляется мне моя прелестная хозяйка, вертящаяся в своём пеньюаре с настолько открытым воротником, что выставляется напоказ верхняя часть белоснежных выпуклостей её соблазнительной груди, а помимо прочего позволяющая мне мельком взглянуть на свои голые ступни в довольно миниатюрных синих атласных шлёпанцах!
Она сама наполняет обе чашки шоколадом, подливает туда немного ликёра и протягивает мне одну из них, пересаживаясь ко мне на мягкую пружинистую кушетку.
— Выпейте-ка сразу до дна, — говорит она. — Это гораздо лучше, чем потягивание маленькими глоточками, да ещё к тому остывший.
Мы залпом выпиваем свои чашечки, и я почти тут же остро ощущаю, как горячий чувственный порыв пронизывает всего меня, и, взглянув на мою прелестную компаньонку, вижу, что и её глаза искрятся, каким-то чудным любовным огнём.
Сущий дьявол овладевает мной, и в какую-то долю секунды я, поставив пустую чашку на стол, хватаю её одной рукой за шею, прижимаю её лицо к своему и запечатлеваю несколько поцелуев на её щёках и губах, в то время как другая моя рука завладевает её такой привлекательной грудью. Она покрывается румянцем и восклицает:
— Фи! Фи, сэр!! Как можно прибегать к таким вольностям, тогда как я не могу помочь себе, не опасаясь уронить чашку?
— Дорогая леди, простите меня за вольности! — восклицаю я, бросаясь перед нею на колени и пряча в её коленях своё лицо, но нервно сплетая руки вокруг её талии, так что чувствую, как она вся вздрагивает от эмоцией. — И не вините себя!... Разве можно взирать на такое очарование и не соблазниться? Да, соблазниться! Ну как тут не сойти с ума, глядя на такие прелести? Вы уж извините мою самонадеянность!... Могу я на это надеяться?
Внезапно она вздрагивает как бы от боли и вскрикивает:
— Ах! Боже! О! О!! О!! У меня в ногах судороги... О! О!
Чашка выпадает из её рук.
— О, отпустите меня, сэр! О, Уолтер, извините, мне надо потереть их!
Тут появляется великолепная возможность воспользоваться удачливым шансом.
— Какая жалость, дорогая леди! Позвольте мне облегчить вам эту ужасную боль, ведь я — медицинский студент, — говорю я, осмеливаясь приподнять ... полы её пеньюара и
