их. Сними его и покажи, что ты делал с ними.
Замирая от страха, я стянул одеяло и увидел, что надетая на барыне ночная рубаха столь коротка, что не покрывает даже срамного места. Я впервой увидел нашу барыню голой, и заметил, что она ничем не отличается от обычной бабы.
— Так, за что и как ты их хватал? — настаивала она. — Показывай. Не заставляй меня ждать.
«Пропал я», — подумал я, и решив, что все равно быть поротым, схватил барыню за срамные губы. Но, постарался сделать это деликатно.
— Что же ты с ней делал дальше? — взволнованно вздымая вылезающей из рубахи грудью, прерывающимся голосом вопрошала она.
— Была у меня до них матушка девка. Так научила она меня, как в таких случаях надо управляться. Нащупал я внутри него бугорочек и ну шевелить его...
— Что ж ты мне не показываешь, какой это бугорочек, — дрожащим голосом спросила барыня, судорожно сжимая рукой мой рог. — Мне хочется это узнать.
— Вот здесь он матушка, — ответствовал я, осторожно всовывая палец в ее мокрую щель. Вот и бугорочек.
— Что же... потом... было?
— А потом матушка-барыня, начал я шевелить его и катать. Вот так.
— И... как долго ты делал это? Покажи мне все, как было... ничего не упускай.
— Шевелил я его шевелил. Катал я его катал, — бормотал я, трогая бугорок барыни, бедра которой, начали все сильнее дергаться, да волноваться, — пока Палашка не упала на спину, да не раскинула предо мной бесстыдно ноги, так что понял я, чего она ждет.
— Так чего же ждала Палашка?
— Что б... покрыл я ее собою барыня.
— И как это было, покажи мне.
— Раскинула она значит ноги...
— Вот так? — спросила барыня, сгибая и раздвигая белоснежные ноги.
— Похоже. И лег я на нее.
— Как, лег? Покажи мне.
Чувствуя, что и без того я слишком далеко зашел, коли трогал срам барыни, я лег на нее сверху и показывая, что было дальше, взял из ее руки свой рог и поводив им по ее сраму, вставил в мокрую скважину. Хоть и была она мокрой, да скользкой, все одно мой рог с большим трудом погрузился в нее, заставляя своим напором раздвигаться его пульсирующие стенки. Под моим животом мелко-мелко дрожал живот барыни, а сама она дышала жарко, точно была в горячке.
— Что же ты делал дальше, — угасающим шепотом спросила она, раскинув по сторонам руки.
— А дальше, делал то, что обычно делает в таких случаях мужик с бабой.
И я показал ей так, что когда вернулся на грешную землю, обнаружил что бледная мокрая барыня, закрыв глаза, лежит подо мной, точно неживая. И мне со страху почудилось, что лежит она бездыханная. Меня охватил ужас. Запорют насмерть, коли случилось что с нею ужасающее!
Но, вот, она открыла глаза и прошептала: — «Это, конечно, очень ужасно. И сколько ты раз так делал?»
— С Палашкой два раза матушка-барыня. Да, с Фенькой один раз.
— Хорошо ли они себя, после этого чувствовали?
— Палашка, после первого раза поначалу уступила Феньке, а уж после второго раза была столь слаба, что попросила меня полежать немного на ней, чтоб дать придти ей в чувство. И велела не вынимать.
— Так и на мне полежи не вынимая. Значит, понравилось ей то, что ты проделывал с ней?
— Понравилось, матушка-барыня. Еще как понравилось. Призналась, что лучшего с ней до меня не бывало.
— Что ж, я согласна с ней. А она понравилась тебе?
— Очень понравилась матушка-барыня.
— А я не хуже ли ее.
— Лучше! — чистосердечно ответствовал я. — Куда уж лучше, матушка — барыня. Лучше не бывает. Нет в ней того огня, что есть в Вас!
— Спасибо, на добром слове, Андрюша, — неожиданно произнесла она.
— А не хочешь ли ты, чаще рассказывать мне о том, что Вы еще делали?
— О, матушка! Как я могу отказаться от чести столь великой! У меня еще
