Эмбер меня зовут. Эмбер Марш Стефенсон. Простая американская девчонка из Арканзаса.
Сейчас мне девятнадцать лет, скоро будет двадцать. Я красотка: у меня стройная фигура, аккуратные крепкие грудки, длинные ноги и отличная попка, которой так идут джинсовые шорты. От отца — эмигранта шведско-эстонского происхождения мне достались голубые глаза и светлые волосы, в которых, однако просматривается рыжина. Она у меня от матери, ведущей род от первых английских поселенцев в этих краях.
Мы жили с родителями в Литтл-Роке. Когда мне было четырнадцать, отец с матерью погибли в автокатастрофе и меня забрала Хелен Марш, бабушка по материнской линии. Жила она на плато Озарк на уединенной ферме на границе Миссури и Арканзаса. Если и есть у Америки задница, то она где-то здесь.
Дикие места — леса, горы да пещеры. Местные по сей день живут, как и век назад, верят в бога и дьявола, в ведьм, призраков и всякую нечисть, что переселилась с колонистами из старушки-Европы, да так и прижилась тут. Бабушку и саму называли ведьмой заключившей договор с Дьяволом, вызывавшей демонов, насылавшей проклятия направо и налево. Я тогда в это не верила, но Хелен Марш производила впечатление: крепкая старуха, с крючковатым носом и широкими плечами. Дома у нее было пять ружей разного калибра, с которыми она охотилась на кроликов и куропаток. Меня тоже стрелять научила — говорила, это должна уметь каждая американка.
Вместе с бабушкой жил дядя Джим — младший брат матери, неотесанный мужлан с редкими волосами, слегка прихрамывающий на левую ногу. Рожа у него была такая, что рядом с дядей Джимом и Кинг-Конг смотрелся бы Аполлоном. Он немного повидал мир, когда работал боцманом на Миссисипи. Может, стал бы капитаном, но что-то там у него случилось с одним из матросов, после чего дядя остался хромым, а матрос — мертвым. С тех пор он безвылазно сидела на ферме, иногда вскапывал огород, да разделывал всякую живность, что стреляла бабушка. Остальное время сидел у телевизора, хлестал пиво да смотрел порнуху на старом видеомагнитофоне. Жены у него не было — да и кто бы пошел за деревенщину с холмов — а свои сексуальные потребности удовлетворял рукой. Впрочем, по иным обмолвкам я поняла, что когда бабушка была моложе она нет-нет, да и спала с сыночком — в здешней глуши к инцесту относятся проще. Джим и на меня пялился при каждом удобном случае, особенно на мою попку и ноги. Недаром здесь в ходу злая поговорка: «Американская девственница — это девушка успевшая убежать от своего брата».
Но пока Джим меня не трогал — побаивался бабушки. Та очень привязалась ко мне, учила меня всему, что знала, а я ей по хозяйству помогала и бродила с ней по окрестностям. Были, правда дни, когда она категорически запрещала мне увязываться за ней — говорила, что там, куда она идет мне делать нечего. Я и не спорила — в те дни почему-то наступало особое ненастье, ветер завывал в трубе, словно проклятая душа и дождь хлестал по окнам. В один из таких дней, через два года после моего житья на ферме, бабушка и не вернулась.
— Дьявол взял свое, — сказал Джим. А я заперлась в своей комнате и проплакала весь день.
Сам Джим поминал мать, не просыхая перед телевизором. Теперь никто не запрещал ему делать звук на полную громкость и весь день напролет по всему дому разносились похотливые вздохи и всхлипы, словно у нас в доме проходили сплошные оргии. Чтобы отвлечься от грустных мыслей, когда дядя засыпал, я пробиралась тайком в зал и глазела на развратных женщин принимавших огромные члены в истекавшие влагой расщелины, полные красные губы обнимавшие налитые кровью головки, белые потоки спермы на искаженных похотью лицах. Мое юное тело бурлило гормонами, между ножек хлюпало от влаги и я, отогнув резинку шортиков, отчаянно мастурбировала. А потом пробиралась в свою комнату, но и там долго не могла заснуть.
Дядя подловил меня на четвертый
