ласками, по дороге в столовую, вдруг предложит ей заглянуть на минутку в ванную...
Не вышло. Тогда, ровно десять месяцев назад. А что сегодня? Сядем за стол, потом поставим музыку, станем танцевать, и не будет уже нужды ограничивать себя мимолётными, незаметно от других, украдкой сорванными ласками... — такую картину рисовала она себе на мысли, поднимаясь по эскалатору. На улице морозно. Люди идут от метро к выставке. Праздник... В автобусе случайной попутчицей оказалась Старкова. Они вместе работают, в одном отделе, только в разных комнатах. И живут в соседних домах.
— Нина Васильевна, откуда? — для вежливости спросила Осадчая.
— От Ерофеевой. У неё встречали Рождество.
Ерофеева и Старкова были подругами. Холостячки уже лет за 40 каждой. Весёлые, громкоголосые и не признающие никаких тайн, готовые тут же сообщить любопытным то, что только что узнали о других. Например, в тот же достопамятный вечер, когда вслед за Леонидом, запросились домой, к жёнам, и два других молодых человека, а мужья Осадчей и Родиной, хозяйки квартиры, пошли проводить их до автобусной остановки, оставив женщин убирать со стола, мыть посуду и судачить о только что закончившейся вечеринке, Ерофеева вдруг безапелляционно заявила:
— Вадик наверняка остался бы ещё, если бы среди нас была Ленка из первого отдела.
— А что, между ними что-то есть?
— Запудрил ей мозги этот армяшка, вот она и согласилась, чтобы он приехал к ней, пока мужа не было.
— А ребёнок?
— А что ребёнок? Ему тогда и годика не было, младенец несмышленый.
— Ну и что?
— Да ничего особенного.
— А откуда ты всё это знаешь?
— От неё самой, — разъяснила Старкова. — Ведь она моя соседка по квартире и попросила тогда задержаться малость по пути с работы из опасения, как бы мы не столкнулись с ним нос к носу. Вот почему, когда ближе к полуночи я вернулась домой и встретила её на кухне, то, естественно, спросила, всё ли прошло нормально. Она только рукой махнула и сказала с досадой: не успел начать, как кончил, второго раза дожидаться не стал, уехал...
— А что вы думаете об Игорьке?
— Весёлый, в этом плане на Лёнечку похож, но какой-то без стержня. Жена, думаю, им крутит, как хочет.
— А у Леонида Михайловича стержень есть?
— А как же, блядун ещё тот!
— Да, из конструкторских отделов к нему девочки ещё те ходят под благовидными предлогами.
— Ходить-то ходят... Я бы тоже не прочь была отведать его стерженёк. Но не подкатишься... «С кем работаешь, с тем не живи», — ответил он мне однажды, когда я спросила, что у него с одной из тех невест, что бегают к нему. За стенами же нашего института их у него, думаю, хоть пруд пруди.
— Вот-вот, приходит иногда на работу бледный как полотно, просит открыть дверцы у сейфов, стоящих в углу, ставит между ними стул и садится отсыпаться.
— Может с перепоя?
— Вы что? С перепоя пошёл бы в лабораторию просить спирта, чтобы опохмелиться. Ни разу такого не припомню.
От этих воспоминаний о том бабском разговоре Осадчую отвлекает вопрос Старковой:
— А вы что, милочка, так рано домой возвращаетесь? Где были?
— В центре, надо было кое-что купить, — придумывает вдруг, сама не зная зачем, Саша.
— И ничего не купили? — продолжает любопытствовать Старкова, глядя на её пустые руки.
— Нет, напрасно время потеряла, — продолжает говорит неправду Саша.
А про себя думает, что это даже хорошо, что ничего про отъезд мужа не сказала. Зачем ей знать это? Да, вот ещё что: не дай бог, чтобы мой гость встретился здесь с нею или с кем-нибудь ещё, его знающим. Догадается ли он что-нибудь ... придумать в своё оправдание? Надо было, наверно, во время телефонного разговора предупредить его или хотя бы намекнуть, что приглашён он не на встречу со своими
