четыре ярких подснежника возле плиты. Это дань памяти — побывавшему познавшему Рай и Азархинский, постядерный Ад. Надеюсь, тебе нравятся подснежники.
Тебе — Человеку в Фиолетовых Лабиринтах, зашедшему слишком далеко.
Встав со скамейки, я глубоко вдохнул воздух, обжегший ноздри холодной влагой, расправил плечи.
Я — человек в Фиолетовых Лабиринтах, который никогда из них не выйдет.
Медленно двинулся по извилистой кладбищенской тропинке. Усмехнулся про себя тому, какая же все-таки странная штука, эта жизнь. Мы приобретаем одно, мгновенно ловя себя на нехватке другого; мечтаем жить в мире, но убиваем друг друга каждый день, считая это нормой; верим любовь и тут же презираем естество, выжигая желание в себе, истребляем этих простых, невинных романтиков и приклеиваем к ним бирки: «извращенец», «моральный урод», «неудовлетворенный». Почему показывать голого человека — это плохо, а мертвого — нормально? Я не понимаю, почему эротика и порнография — это преступление, а убийство и война — всего лишь будничные новости? Ведь согласно здравому смыслу все должно быть как раз наоборот: в первом случае очень даже ничего, а во втором — плохо, зло. Почему так?!
— Все-таки мы гады, заплутавшие в Фиолетовых Лабиринтах. Рожденные Богом гады, — соглашался я сам с собой.
И все шагал, шагал, шагал, пока наконец не почувствовал растекающееся по телу дуновение Южного ветра, пропахшего сеном, розами и терпкой надеждой.
Розы. Что-то это мне напоминает.
Я в недоумении остановился, принюхался.
Да, действительно — розы! Они самые! Неужели...
Повернувшись в сторону дуновения, я всмотрелся в даль. Сквозь туманную дымку проступали темные, едва различимые очертания многоэтажного здания.
Любовь...
Безумие...
Фиолетовые лабиринты...
Здравствуй Отель!
Я иду к тебе.
Джонатан Дэвис.
