приятная необходимость. Дочитав слабенькую монографию про принцип симметрии в теории графов, я оглянулся назад и увидел девушку; лицо это было вроде как знакомо, но не понятно. Она была грустна, какая-то печаль, если не сказать забитость, была в её глазах. Лицо её не красиво по современным жёстким условиям красоты. Это та девчонка, что постоянно со мной здоровается, и совершенно не понятно, откуда она меня знает. Что-то филантропическое во мне проснулось. Я почувствовал моральный долг помочь ей.
— Привет, как жизнь?
— Нормально.
— О, это прекрасно. Хотя бы двое в этом мире чувствуют себя хорошо. Но если абсолютно честно, у меня глаза побаливают. К вечеру, знаешь, глаза устают, и всё такое расплывчатое-расплывчатое. — Она улыбнулась.
— Ты, наверное, много читаешь.
— Конечно-конечно. — Нельзя, никак нельзя упускать случая похвастаться. — Но это неважно.
— А я не пойму других девчонок. Они такие метущиеся люди. Им лишь бы замуж выскочить. Я их не понимаю.
— Думаю, и их тоже можно понять. — В глазах этой девушки просвечивалось что-то напряжённое. И напряжённость эта не была вызвана сиюминутностью; источник её непонятен, но видно, что это постоянное для неё состояние. — Ведь это выбор каждого. Каждый как хочет, так и одевается.
— Это да. Но одно дело одеваться, и этим выражать себя, и другое дело всё подчинить слепому желанию выскочить замуж. Я не пользуюсь помадой, не ношу узких юбок, не гоняюсь постоянно за модой.
— Я тоже не пользуюсь помадой, не ношу юбок, и совершенно не гоняюсь за модой. — В её смехе чувствовалось какое-то освобождение. Наверное, смех единственное поле, где она могла раскрепощаться. Эту девушку чувствую одинокой, безлюдной. Но сразу же что-то интуитивное указывало — в ней что-то есть, может быть, ум или другое, но обязательно глубинное.
Болтовня о моде и глупостях и предрассудках людей, и о том, что мы не такие забрала всё оставшееся библиотечное время. Нам надо было уходить. Посмотрев в окно, я увидел темноту. Наверное, её надо провести до общежития, так будет по-джентельменски.
— Давай я проведу тебя до общежития.
— Проведи.
Мы оделись и вышли на улицу. Было прекрасно. Как я обожаю ночь.
— Знаешь, почему ночью лучше, чем днём?
— Нет. И ночью и днём — хорошо.
— Ночью мои глаза не напрягаются от света... Дневной свет, конечно, прекрасен, но от него к концу дня устают глаза. Вечером, особенно вечером, чувствуешь приятный контраст.
Я проводил её до самого общежития, мы говорили про мелочные пустяки. И попрощались. Спокойной ночи. Возвращаясь к себе, я вдруг увидел чарующую красоту звёздного неба. Спонтанное желание походить по ночному холодному городу заставило мои ноги идти, как ступня укажет. Идти без цели, без разбора вслушиваясь и пронизываясь тишиной. Когда нет топота людей, когда нет шума жизни. И город приобретает свою бытийственную тишину, сокровенную. Если хорошенько прислушаться в окружающее, то можно услышать ветреное дыхание урбана. Но если пролиться и в его прямоугольчатую тишину, то разуму открывается танец неба. Это настоящий бал в честь самих богов, в котором — — сами боги. Они — — вдохновение и наслаждение. И ритм их танца указывает на музыку их сфер. И музыка эта непостижима для смертных: в ней много мотивов коротких, как моё дыхание, и бесконечно долгих, намного дольше, чем существование нашей планеты. Причастие к этому действию превыше моих чувственных границ, но само соседство с чудесным переполняет моё сердце.
В обычном ритме шага я чувствую какое-то родство с Гоголем. Он муж не только литературно-комический, но и религиозно-духовный. А кто он: украинец или русский? Он родился у нас — — значит он украинец. Он жил и работал у них — — значит он наш, который работал у них. Но он писал на русском,
