ВОЗВРАЩЕНИЕ. Акт 1.
Я родился и вырос в небольшом провинциальном городе в сердце России. Наша маленькая семья — отец видный мужчина около сорока, мать 36 лет и я, семнадцатилетний, — жила в центре города в большой трехкомнатной квартире. Отец после крушения советской власти с головой ушел в бизнес и хорошо обеспечивал семью. Мать была домохозяйкой. У меня были отличные отношения с родителями. Я был тихим домашним мальчиком, любителем книг и общался с такими же тихонями. Школу закончил как твердый, с преобладаниям пятерок, хорошист, поступил в наш вуз на факультет психологии, недавно открытый.
Повальная наркотизация молодежи меня чудом обошла стороной, как стихийное бедствие. Алкоголем — немного пива не в счет — не увлекался. Короче, родокам на меня грех было жаловаться. Они и не жаловались, сдували невидимые пылинки с идеальных лацканов моего пиджака, когда отправляли на торжественную церемонию регистрации в Университе. Я был холимым и лелеемым ребенком. А потом случилась беда.
Я столкнулся с первым серьезным испытанием в своей едва начавшейся жизни. В Универе после первой недели учебы делали принудительные прививки от дефтерита. Я пошел с радостью — болеть, а был риск эпидемии, категорически не хотелось. Ирония судьбы: моя прививка дала осложнение. Я подхватил тяжелую нейроинфекцию. Вирус повредил внутричерепные нервы и поразил отдельные участки мозга. Меня госпитализировали, и я целый месяц провел на койке городской больницы. Впервые в отрыве от семьи.
Естественно, я тосковал. Книги — две толстые пачки на стуле — давали лишь передышку. Как только я отрывался от чтения, тоска брала за горло. Вставать с кровати мне не рекомендовалось — опасались головокружений, слабости и т. д. Но я-то чувствовал себя хорошо — вот только лицо парализовало... И весь мой день занимали медпроцедуры, еда и сон.
Я лежал в нервном отделении — единственный молодой человек на весь этаж. Старики, делившие со мной палату, были невыносимо скучны. Все, что они могли и хотели обсуждать — это собственные неисчислимые болячки. Впервые при мне взрослые, собравшись, не ругали демократов. Мне так хотелось к маме!...
Через две недели все изменилось. К нам подселили нового пациента, с жалобами на боль в пояснице. Это был здоровый крепкий мужик, кровь с молоком! И всего 55! На фоне остальных — просто мой ровесник. Я тогда ничего не знал о Рэндэлле Макмерфи, даже фильм Формана посмотрел только через год. Но этот мужик — Куледа — был точно этим типом. Вторгся в наш дом призрения, как свежий ветер, быстро поменял порядок нашего мелкого быта — походы за кипятком, обмен снотворными — но, главное, внес на своих плечах кусок огромного, неизвестного мне, сопляку, мира.
Во-первых, он был сыном местной знаменитости — легендарного боевого летчика времен Второй мировой — и знал хорошо грязное закулисье городской политики. Во-вторых, он был тертым калачом, знал сермяжную правду жизни и проводил для меня ускоренный курс молодого бойца повседневной реальности. От родителей я таких премудростей не слышал, меня берегли, а потому мотал на куцые усишки. И еще... Куледа был потрясающим бабником... О женщинах он говорил много, охотно и с апломбом самца-охотника. В основном, разговоры сводились к потрясающим рассказам о том, как Куледа раздвинул ноги еще одной ну совершенно недоступной бабе. Подробностей он не стеснялся, я был девственником, а потому ловил каждое слово.
Таких смачных бытовых подробностей ни в одной порнушке не увидишь. Например, такое: Куледа трахнул в разгар вечеринки бабу в жопу, а вынув член, обнаружил, что его залупу обволакивает непереваренная шкурка соленого помидора. В таком вот духе. Как я потом славно дрочил в больничном туалете, вспоминая его рассказы!...
Но время шло, новизна от общения с Куледой проходила, и я опять затосковал по
