Юная барышня, получившая хорошее образование в Париже и несколько сот душ крепостных крестьян под Калугой, неторопливо осматривала свой живой товар.
— Кто таков? — обратилась молодая госпожа к огромному верзиле, с суровым видом глядевшего на свою юную хозяйку.
— Из кузнецов я, барышня, коваль я, Степаном кличут, лошадь вашу позвольте перековать, с утра здесь стою...
— Так... — резко одёрнула юная красавица... — и ты туда же, эх... видно не давал вам мон папА трёпу как след... ?
— Кирилла Петрович от родясь нас, барыня, пальцем не трогал, всё добрым словом урезонивал когда нужда была.
— А зря-с, ой как зря-с, в Европе токмо и говорят, что вашего брата пороть надоть, не то не ровен час робеспьеров да маратов всяких начитаетесь и ану бунтовать...
— Дык, барыня, где уж нам читать то рабесперов, мы и читать то никто-с не могём...
— А ну молчать! Вымахал как дуб столетний, а ума не нажил, ты как со своей госпожой говоришь!? — в сердцах топнула юная мадмуазель.
— Привык с лошадьми общаться, думаешь и с госпожой своей так же можно!? Ты знаешь, что я с тобой нынче сделаю, Степан?!
Огромный, сорокалетний детина смиренно и в страхе опускается на колени перед юной, хрупкой красавицей, совсем ещё девчонкой. Склоняет голову до земли, упираясь макушкой лба в маленькую туфельку своей хозяйки.
— Ваша воля, барыня.
— Иван! — обратилась барыня к своему верному приказчику, — Иван, сей хам женат, дети имеются?
— А как же-с, госпожа, двое-с, старшему двадцать стукнуло намедни-с, а младшая Ульяна, 15 годков, хороша девка, кровь с молоком, бельё-с ваше стирает, да по дому, и жена-с Матрона, 45-ть — ягодка опять, на кухне барской хлопочет...
— Ясно, значит так, старшего, даже имени знать его не желаю, нынче же в рекруты отдать, на 25 годков и скажи чтоб там подальше куда заслали, в степь Оренбургскую и без права получения отпуска... пущай служит Государю. Ульяну, красавица говоришь, замуж тотчас за Кузьму смердящего отдать, жив эта нечисть ещё, али помер уже весь в своём смраде? Уж, верно, осьмой десяток ему пошёл?
Так вот, коли жив — Ульяну замуж немедля и чтоб ежедневно свои супружеские обязанности непрекословно исполняла и его смердящий конец сосала, буду строго спрашивать. А Матрону голой привязать к столбу, что у кабака деревенского, пущай подвыпивший люд на своё усмотрение с этой «ягодкой» — то... а этого, — юная красавица с омерзением глянула на валявшегося у её прелестных ножек и скованого от ужаса услыщанного приговора огромного дитину, — этого отпустить в конюшню, прощаю за дерзость, мне хорошие ковали нужны...
— Все видят мою доброту и милость?! — крикнула белокурая прелестница с развивающимися наветру пышными волосами, оглядывая свою крепостную челядь мужескаго пола.
Как по команде, здоровые мужики тотчас упали ниц пред ногами юной их хозяйки, так и замерли...
— То-то, — самодовольно произнесла семнадцатилетняя хрупкая девушка, видя перед собой могучие спины, склонённые в рабском смирении пред её господской волей.
— Госпожа, — осмелился прервать молчание верный слуга и приказчик Иван, — но госпожа, сын этого невежы, что Ваша господская воля решила в рекруты отдать, того... свадьба у него завтра и жениться он изволит на вашей покорнейшей слуге, подружке вашего детства, на нашей Настюшеньке.
— Как!? — взбешённо крикнула, сверкнув голубыми очами, хозяйка своих крепостных рабов. — Ты её ещё не продал?! Я же велела! Где эта дерзкая девчонка?!
— В колодки закована, госпожа, как и было велено, стоит на коленях в конюшне, надеется на вашу милость... Вас любит как и прежде в детстве, отца и Бога благодарит, что родилась рабыней у такой доброй и милостивой госпожи, говорит любой каприз ваш выполнить готова, не продавайте токмо, а
