кровавая.
— Да, товарищ полковник! Так точно! Всегда готов! — Ваня звеняще выпаливал фразы.
Полковник свел куцые брови.
— А проверку пройти, пройдешь?
— Смогу, товарищ полковник!
Старик выбрал из девичьей очереди трёх, замороженных ужасом, пигалиц:
— Вы трое — ты, ты и ты — обеи за мной. — и широким шагом направился к, незамеченной ранее, боковой двери.
За ней находилась пустая квадратная комната. В центре, на свежевыкрашенном щелястом полу, стояла железная кровать, покрытая грязным, в желтушных разводах, бугристым матрасом.
Каким-то шестым обострившимся чувством Иван обнаружил, что вовсе не матрас перед ними и даже не подстилка, а тюфяк — тюфяк в его староанглийском матюгальном смысле. И на нем (сполох догадки окрасил ивановы щеки) справляли мужскую нужду! Казалось, эта нужда прошла по тюфяку бурей, оставив после себя: рытвины (не отпечатки ли коленей?) ямины (не следы ли лопаток?), комья ваты, торчащие грыжами из порывов сбоку (настолько сильны были бури порывы!) и плевки (закончив терзать тюфяк, буря, агонизируя, разразилась плевками, застывшими в грязные желтые кляксы). Похоже, и девушки тоже заподозрили в матрасе что-то тюфякское. Они потерянно скуксились в углу и краснели. Особенно та — рыженькая, с конопушками, выглядывающая из-за плеча смуглой, рослой узбечки. Полковник скомандовал Ване:
— А ну-ка, Ванюша, ложись на кровать.
Тот рассеянно шагнул навстречу заплёванным ямам и ватным провалам, обо что-то споткнулся и уже в падении стал лихорадочно думать: «Проверка, проверка, сейчас будет проверка, вот сейчас, да, в чем?... неужели?... он сейчас будет кого-нибудь, или всех?... или со всеми?... нет!... никогда!!... может быть:» Тюфяк принял рухнувшее на него тело. Скрипуче прогнувшись, кровать саданула облупленной спинкой о стену. И людей обступила тишина.
По извилистой коныжной трубе, проложенной под потолком под уклоном, прошелестел полуночный кал.
— И еще, — сказал полковник, словно не замечая оплошности бойца, — мне нужна расторопная девица на побегушках. Где депешу отнести, где искусственное дыхание оказать бойцу. Мало ли что бывает. Иной раз, солдат без сознания лежит. К примеру — контуженный. И надо его к нашей жизни вернуть. Хоть это и брезгливо и боязно. И скромность не дает. Ну, кто из вас вызовется Ваню для пробы уважить? Кто бойкая? Остальные пойдут под нож, в закрома родины. Пигалицы потерянно жались к стене.
— С тоской я гляжу на нонешнее пополнение. Неужели, никто? Неужто зарастет к Ивану народная тропа? Вот так скромницы! Что, все только на мясо годятся?
Пигалицы с тоской искушаемой скромности смотрели на Ваню.
— Я, можно я, товарищ полковник? — не выдержала рыженькая с горящим лицом.
Она подняла руку, как ученица за партой, и трясла ею мелко, в сомнении. В такт руке дрожали две, выбившиеся из-под пилотки косички.
— Можно Мишку за шишку. — пошутил полковник. — В армии надо говорить — разрешите.
— Разрешите, товарищ полковник?
— Как звать?
— Соня я.
— А фамилия?
— Сироткина.
— Родом откуда?
— Норвегия.
— Варяжка, значит, как и Ваня. Мала ты еще, варяжка. Тебе бы еще во второй полусредний ходить. Ума набираться да тела. Ну да раз армия призвала, значит надо. Иди, оживляй больного.
— А что надо делать?
Старик саблезубо осклабился.
— Вот это другой разговор! Искусственное дыхание делать умеешь? рот в рот?
Важно кивнув, Сироткина приступила к поверженному, набрала в грудь побольше воздуха, быстро наклонилась. Ваня зажмурился. Губы Сироткиной влажно прижались к его губам. Она вдунула в него воздух. Вместе с яблочной свежестью, Иван обрел второе дыхание. От него голова пошло кругом. Такое с ним было впервые. И долго сопротивляться — делать вид, что оживить
