из госпиталя. Мы разработали план пробега, наводили справки о состоянии Ландаля, готовили людей, машину... И вот лишь только тогда, когда Мария сказала, что ты находишься в том же госпитале.
— Откуда же она могла знать это?
— Да черт ее знает! Да мне и в голову не приходило тогда спросить ее об этом. А действительно странно, странно... Доступ в те палаты закрыт для всех. Даже наши ничего не знают о том, кто там, в этих палатах. А Мария знала все, что там делает француз, и даже знала, что он сам готовиться бежать.
— А как же это может быть?
— А вот спроси ее! А на кануне осуществления нашего плана она вдруг говорит: — «Подождем еще день-два». Я ничего не ответил ей, а вечером она исчезла и только в конце следующего дня зашла ко мне и сообщила, что француз уже бежал, а ты начала заметно поправляться. Тут то я и начал допрашивать ее, откуда ей все это известно, но ничего...
— Странно! Очень странно!... А у тебя уже встает... толстый какой.
— Ты не очень старайся... Времени у нас еще много.
— Я слегка. Продолжай!
— Да... Важно было тебя освободить. Но как! Француз сбежал, убив полицейского врача. Охрану усилили. К тебе вообще всякий доступ прекратили. Заподозрили было твою сиделку, которая помогала ему.
— А, Кито! Чудесная девушка! Я так боялась за нее!
— Да, но после ее бегства в госпитале чуть ли не в панике была. Мария отказалась помогать мне в организации твоего побега. А ее помощь бы очень пригодилась. Помог босс, он заверил нашего консула в том, что ты моя тайная помощница, и что тебя надо освободить без помощи французского консула, которые в тебе очень заинтересованы, как дочери Ришара. После сильного нажима, министерство иностранных дел дало распоряжение освободить тебя, а дело Одэ замять.
— А вот этих подробностей я и не знала!
— Вот я и примчался в госпиталь в бронированном авто с десятком головорезов, готовых на что угодно! Опыт у меня уже есть, распоряжение это одно, а дело другое... Да, так как же с тем человеком? Помнишь? С рассеченным подбородком...
— В то утро пришел врач и приказал быстрее одеться. На вопросы он не отвечал, а только торопил меня. Кое-как одевшись с помощью моей новой сиделки, я пошла вслед за ним. На лестничной площадке нас догнал человек в белом халате с белой шапочкой на голове. Помню, что я сильно вздрогнула, заметив на его подбородке шрам. Он быстро и незаметно сунул мне в руку записку. Моему провожатому доктору он низко поклонился, перебросившись с ним двумя-тремя словами и незначительными фразами, он быстро прошел по длинному боковому коридору. Тем временем я прочла записку. «Во что бы то ни стало медлите, не спешите, тяните время! Следуйте за мной!» В голове у меня потемнело, колени задрожали, но я, собравшись силами и поравнявшись с врачом, сказала:
— Доктор, не могу! Разрешите в туалет!
Он сделал жест досады рукой и процедил сквозь зубы:
— Только скорей! Как можно скорей!
Ноги у меня подкашивались, когда я добралась до туалетной комнаты и заперла за собой на крючок дверь. Почти без сил опустилась на сиденье, старалась собраться и с силами, и с мыслями... И писяла! И очень сильно! Я чуть не уписялась, когда читала записку. Два или три раза дежурный врач стучал кулаком в дверь, дергал ее, кричал, и когда я вышла, он рванул меня за руку и приказал почти бегом идти впереди него. Пройдя несколько шагов, я вновь увидела его...
— Со шрамом на подбородке?
— Да. Он пересекал наш путь, направляясь к двери, ведущей, как я потом узнала, в какой-то другой, глухой коридор. Открывая дверь, он многозначительно взглянул на меня. Не долго думая, я ускорила шаги, немного забежала вперед и, поравнявшись с дверью, в которую прошел неизвестный со шрамом, быстро скользнул в тот глухой коридор. В ту же секунду за мной защелкнулась на задвижку дверь и
