Больница. Вечер. В приёмном покое сидят трое и ждут приговора. точнее ждут того события, которое непременно произойдёт в скором времени, и которое способно наложить отпечаток в их судьбах, отпечаток, который либо окончательно сведёт их с ума, либо же наоборот, запечатлит в ослабленных телах матери, отца и сестры, то вечное, оставляющее неизгладимое в нервной и беспокойной дремоте существования.
Та самая мать плачет, пуская из слёз своих бесконечный поток скорбной влаги. И пусть он причинил ей много боли и неприятностей, как и любой другой ребёнок, но она всё равно будет любить его и лелеять, ведь это её сын, а значит и часть её самой, значит в нём и передалось, то скрытое в ней в виде горячо любимого чада. Отец, седовласый мужчина за сорок. Он весь посидел от этой неопределённости за то короткое время пребывания его деформированного семени в больничных палатах. Он крепился как мог, и пусть у него были свои взгляды на сегодняшнюю молодёжь, срамную и бесстыжую, сильно отличную от той, которая была во времена его молодости, но в этом видимо и есть проблема отцов, и тем не менее он любит его, любит его той скупой мужской любовью, которая только есть на нашей земле и больше ему ничего не надо, он всё сделал для того, чтобы считать себя мужчиной, который не зря портит воздух. А девушка, его сестра, находится здесь из-за маленькой толики уважения ко своим родителям. И пусть она и ненавидела своего брата, даже очень часто желала ему смерти, но тем не менее это её брат, раз, а во-вторых, просто не могла смотреть на увядающих предков...
Так они и сидели втроём, беспокойные, думающие каждый о своём, но непременно подогревая в своих сердцах светлое будущее, приятную надежду на завтра. Их тихий и мерный ход мыслей прервала внезапно появившаяся из-за двери молодая женщина, заставившая обратить на себя внимание следующими словами:
— Здравствуйте, вы сидите здесь по поводу Николая?
— Да, а что с ним, доктор, я могу его увидеть?, — всколыхнулась обеспокоенная мать, словно курица, сорвавшаяся с тёплого насеста.
— К глубокому сожалению, нет, — выдавила из себя работник здравохранения, — видите ли, в чём дело. Сейчас Николай, то есть, в данный момент, он находится в состоянии, ну клинической смерти... ну, в общем, в коме. Сколько времени он будет находиться в этом состоянии неизвестно, и...
— Скажите, он будет жить, — прервал отец.
Человеческое существо женского пола в белом халате задумалось и, собравшись с силами, выдавила из себя:
— Это неизвестно. Всё зависит от показателей его здоровья. К сожалению, он может скончаться не приходя в сознание. Но остаётся только надеяться на лучшее, извините, и попрошу вас удалиться... Мать после этого окончательно взорвалась и принялась буквально расклеиваться. Отец, обняв её за плечи, вывел вон из больничного помещения, сзади тихо плелась сестра.
Николай лежал на койке, пропахшей спиртом и изъеденной клопами, в палате для тяжелобольных, подключенный к системе необходимого жизнеобеспечения. Вокруг него, словно мухи, нашедшие большую и сочную кучу говна, суетились врачи. Что-то между собой постоянно обсуждали, капая друг другу на мозги и желавшие скорого распутывания клубка, связанного смертью и постоянно затягиваемого ею же. А Колян лежал с открытыми глазами, как на зло, словно наблюдая за всем происходящим и с глубины своей трагедии наставляющий людей на благие поступки.
А что же творилось с Коляном в этот момент одному Богу известно. А творилось с ним следующее. Как ни странно, все те бредни, рассказанные людьми, побывавшие в подобном состоянии, оказались действительно бреднями, филькиной грамотой, а их старания в описании пережитого ничем ни больше лишь жалкого мартышкиного труда. Кто знает, может и жизнь у них по-другому была изначально сложена, тут уж и начинаешь верить во все превратности судьбы,
