даже иногда нам помогали. Недавно я стоял в наряде по столовой, и у нас сломалась машина для чистки картошки. Задача чистки картошки возлагалась на двоих «овощерезов», одним из которых был я. Все понимали, что овощерезы никак не справятся за ночь с десятью мешками картошки без машины. И тогда трое дедов, стоявших с нами в наряде, пригнали на помощь ещё целый взвод. Мало того, ещё и сами помогали. Мы справились за каких-то пару часов. Я улыбнулся:
— Нет, мам, что ты, у нас никакой дедовщины. Замполит же говорил — это пережиток прошлого. У нас начальники строго следят, и если кто кому по зубам дал — сразу сутки от отпуска отрезают и у того, и у другого. Так что у нас всё тихо.
Я видел, что мой ответ успокоил маму. Некоторое время мы опять шли молча. Потом я начал рассказывать ей всякие прикольные случаи из своей службы. Она мне рассказывала, как дела дома. Так мы гуляли, наверное, пару часов. Потом мама предложила:
— Пойдём в мою комнату в общежитии, посидим там? А то я что-то устала, да и жарко.
Мы пошли в общежитие. В комнате была только кровать и стол. Пол из крашеных досок был закрыт обшарпанным ковром. Мы сели на кровать, и мама стала угощать меня всякими вкусными вещами, привезёнными из дома. Но я после праздничного обеда ничего не хотел, и сказал, что возьму всё с собой и съем позже.
Окна маминой комнаты выходили на солнечную сторону, и, несмотря на открытые форточки, в ней было ещё жарче, чем на улице. Мама расстегнула тонкую рубашку, под которой был только лифчик:
— Жара сегодня, просто ужас!
Я скользнул взглядом по маминой красивой груди, и почувствовал, как у меня начинается эрекция...
Ещё задолго до того, как меня забрали в армию, я понял, что хочу свою маму. Занимаясь онанизмом, представлял себе её. Очень редко какая-нибудь одноклассница или учительница занимала мамино место в моих сексуальных фантазиях, но только на очень короткое время. Потом я снова мечтал о сексе со своей родной мамой.
В армии онанировать было сложнее — я всё время боялся, что сослуживцы заметят и будут смеяться. Приходилось удовлетворяться реже, и впечатления от этого были ещё ярче. Ночью, потихоньку под одеялом водя рукой по члену, я видел перед собой маму, как живую. Вернее, сидящую на себе. А ещё вернее, скачущую на моем члене.
Во время собрания я не думал о сексе. Не думал, даже когда остался с мамой наедине в комнате. Но вот когда она расстегнула рубашку — я уже не смог думать ни о чем другом.
Мама выглядела превосходно. Она всегда была очень красивой. Высокая, даже чуть выше меня. Кудрявые рыжие волосы до плеч. Озорные зелёные глаза. Мамина фигура была просто идеальной. Маму нельзя было назвать худой, но тем более её нельзя было назвать толстой — ни в одном месте маминого тела не было даже намека ни на один грамм лишнего веса. Её грудь была небольшой, но зато совершенной формы. Я ещё раз пробежал взглядом по ней, потом ещё... потом поерзал на кровати, стараясь спрятать эрекцию.
— Пока доехала, вся вспотела. Думала, в комнате прохладней — а тут ещё жарче.
Мама сняла рубашку совсем. Одета она была в эту самую рубашку, черную юбку выше колен, и босоножки. В этой одежде она выглядела очень сексуально.
— Ты тоже раздевайся — я смотрю, ты весь мокрый. — Сказала она мне.
Я не торопился, так как гимнастерка моей хэбэшки замечательно скрывала стоящий член.
— Раздевайся, раздевайся! — мама улыбнулась и сама расстегнула пуговицы на гимнастерке. Боясь, что сейчас мама всё увидит и поймёт, я впал в ступор и не успел сообразить, что бы возразить ей. И мама стащила гимнастёрку с меня. Я чуть-чуть наклонился и рукой, засунутой в карман, повернул член, прижав его к животу. Мама ничего не заметила.
— Какой ты здесь мускулистый стал! — сказала она, восхищённо глядя ... на меня.
— У нас каждый день физическая
