в спальную; толстяк стащил с неё, неподвижной, трусики и усадил на колени, обняв. Её колотила дрожь, а он, согревая её теплыми руками и прижимая к себе, убеждал, что её любовник давно уехал, да и не помог бы, т. к. они договорились: Александру — девушка, Евгению — спонсорская помощь театру, да и ему самому. — За доставленные неудобства, — смеялся хозяин, теснее прижимая к себе её трясущееся тело. Он ещё говорил, как она нравится ему, как он её хочет, что у него ещё не было такой девушки и ей будет хорошо с ним. Уговаривал, что ей не нужно бояться, он не обидит её, наоборот, будет заботиться, как заботился обо всех своих женщинах, что ей понравится с ним и она сама уходить не захочет и ещё будет благодарна ему за все. Лиза потихоньку согревалась и, почти не слушая, ждала окончания кошмара: ей верилось, что увидев её отказ, он не станет принуждать её. — Ну, будь умницей и разогрей меня, — скинув халат, он потянулся к ней губами, она отпрянула, пытаясь соскочить с его колен. Он дернул её вниз и, крепко держа за руки, притянул её к паху, ткнув лицом в низ живота.
Она пыталась отвернуться от висящего темного члена, но он вжимал его ей в лицо. Она отплевывалась и, разозлившись, он схватил её за волосы и прижал к животу, шипя: — Открой рот, сучка! Живо! Девушка стиснула зубы, и со словами «пожалеешь, ты, мерзавка!» он выпустил её руку и хлестнул по лицу. Он бил её долго, её голова каждый раз отшатывалась, но притянутая за волосы получала очередной чувствительный удар. Наконец он толстыми пальцами залез ей в рот, растянул губы и вложил по-прежнему вялый, отвратительно пахнущий член. Она хватала его за руки, но справиться с ним не могла. — Укусишь — пожалеешь! — прошипел он ей в ухо и, довольно хрюкнув, сдавил виски. Лиза обреченно уронила руки и, сидя между его ног, безвольно моталась всем телом в такт движению его железных ручищ. Она крепко зажмурила глаза, из которых текли, не останавливаясь, слезы и широко, как рыба на песке, открыла рот. Слушая его прерывистое шумное пыхтение, она чувствовала, как он толкался то быстрее, то медленнее, то вынимая набухший большой орган, то упирая его ей в гортань. Он встал, потянув вверх её голову, крепко сжимая виски и чуть не свернув ей шею, сделал несколько шагов, протащив её, упавшую, за собой. Стоя над ней, широко расставив полные ноги, он все громче пыхтел, что-то бормотал и все быстрее дергал её за голову. Нагнувшись над девушкой, он сдавленно прорычал «а-а-а» и замер, впечатавшись в неё.
Её рот наполнился гадкой жидкостью, и тошнота подступила снизу. Он отпустил её, она сперва упала, потом закашлялась и, встав на четвереньки, пыталась встать. Всё тело ломило от долгой статичной позы, шея болела; спотыкаясь, она поплелась в ванную, где её тут же вырвало. Обняв унитаз, она сидела около него и рыдала. Мысли о побеге не покидали её, но даже если найти одежду и выйти, собаки не дадут ей отойти от дверей, да ещё искусают. Она проклинала себя за доверчивость, за то, что не проявила характер и не отказалась ехать сюда, за что так поплатилась. Выхода она не видела, разве что дождаться утра и, что-то наобещав похотливому мужчине, вырваться в город, чтоб постараться забыть навсегда ужасную ночь. Скрипнула дверь, вошел Александр и включил воду в большой ванне. — Нечего рыдать! Ничего ужасного с тобой не случилось! Будь сговорчивее, и все будет, как ты хочешь. Станешь упрямиться — будет как сейчас. Пойдем-ка сюда! Он поднял её и, перекинув через бортик, усадил в едва наполненную ванну, перелез за ней и опустился напротив. Сначала серьезно, потом растягивая толстые губы в усмешке, неотрывно смотрел на неё и со словами «нет, ты все же шикарная баба!» протянул ей руки. Она вжалась в бортик, он перестал улыбаться и прошипел: — Опять за свое? Испытываешь моё терпение?! Она несмело подала ему руки, он притянул её к себе, обнял тонкую спину и пристально взглянул в глаза.
Погипнотизировав девушку
