хохотнул парень.
«Хм», подумала Мэй. — Не люблю, — сказала она. — Особенно сейчас.
— Ну, как знаешь, — парень выключил музыку. Остался только шорох машины, летящей по дождю. Стекла вымокли, и ни черта не было видно. Какое-то время Мэй вглядывалась в бесконечный коридор огней, мелькающих в лобовом стекле, потом сдалась и откинулась на заднем сиденье.
Они ехали, ехали и ехали... Пауза затянулась, и Мэй спросила:
— А куда мы едем? Что-то очень долго...
— А то ты не знаешь, куда, — хохотнул парень. — Сколько надо, столько и едем. Клиент с 537-й, Саут-Бэнк-Виллидж. Еще минут семь, как минимум.
«Какой клиент? Какой Саут-Бэнк?... « Студия была в пяти минутах от квартиры Мэй. 64-я, дом 21...
Вдруг все сложилось, как пазл. Мэй закричала:
— Эй! Останови! Стой! Слышишь? Эй!..
— Вот только не надо этого, лапуся, — парень сморщился, будто у него болели зубы. — Заказ есть заказ, и я привезу тебя клиенту, хоть ты мне минет тут делай. А кстати, я и не отказался бы...
— Да как ты не понимаешь, что...
Мэй вдруг умолкла.
Ее кольнул чертик, забытый со времен детства в Вайоминге: «а может быть... ?» Мэй даже похолодела.
Бесконечная круговерть тащила ее по жизни стремительно, как авто, несущее ее сейчас по дождю, и еще быстрее. Недели и месяцы мелькали, как огни в лобовом стекле; азарт успеха держал в вечном напряжении, съедая время, спрессовывая его в сроки и даты. Мэй забыла, когда она была свободна — и теперь ее сердце колол жуткий холодок приключения. «Я вовсе не обязана давать себя», думала она, «я сильная, в случае чего могу и в зубы... Ничего страшного не будет. Я...»
— Прости. Нервы сдали, — сказала она парню.
— Да ладно тебе, лапуся, мое дело маленькое... Приехали. Вылезай!
Мэй вышла из машины. Дождь прекратился. Прямо перед ней был дом с открытой дверью, тускло освещавшей газон и решетку. Мэй оглянулась на водителя...
— Да-да, все правильно. Только... эй, куда? Забыла, что ли?
Мэй снова оглянулась.
— Ты!... А условие клиента? Войти в дом голяком, забыла? Ну, давай-давай, лапуся. Покажи мне свои булочки, не жлобись.
Иголка в сердце жахнула холодом, жутким и сладким, как во сне.
— А... а... куда одежду? — задала Мэй самый идиотский вопрос, который могла задать.
— Ой, ну вот только не строй из себя детский сад. Куда хошь, туда и пхни, мне-то вообще насрать. Разденешься сама, детка, или мне помочь? А то я могу...
Деревянными руками Мэй сняла промокшую куртку, затем футболку и лифчик; разулась, свесив соски, бледные от холода, ступила босиком на мокрую траву, стянула с бедер джинсы с трусами, высвободила длинные ноги...
Голые бедра щекотал ветер. Мэй никогда не перед кем не раздевалась, кроме забытого друга Джереми, который мусолил ей сиськи еще там, в Вайоминге, когда ей было восемнадцать, и она мечтала о любви больше, чем о сцене... Она вдруг вспомнила член Джереми в своей письке, вспомнила силу и плотность тугого тела, прижатого к ее телу... «Я совсем голая, совсем-совсем», думала она, покрываясь гусиной кожей.
Ее вдруг переполнила кипучая удаль, ударив кровью в озябшую кожу, и Мэй резко выпрямилась.
— ... О-о! Какая вкусняшка! Такую пизду, как у тебя, обожаю просто — раскрытую, пушистенькую... А ты жутко похожа на Мэй, лапуся, тебе никто не говорил? Вот если патлы на плечи, как у нее — вообще будет одно лицо. Я, правда, не видел, что у нее ниже лица, хе-хе... Но ты тоже вполне себе ничего. Засадил бы тебе до пупа, но реноме дороже, хе-хе. «I am child of flo-o-owers...» — фальшиво запел водитель, нажал газ — и машина канула в темноту.
Мэй осталась одна. Голая, обсмотренная, с охапкой одежды под мышкой.
Она стояла перед калиткой, не зная, что ей делать. «А вдруг кто-то проедет по дороге и увидит меня?», вдруг подумалось ей — и Мэй сама не заметила, как влетела в двери, разбрызнув голой ... пяткой лужу.
«Ты еще можешь одеться и вернуться в город», думала она, застыв на пороге... и двинулась в дом.
Она знала, что не
