что из приемной донесся грохот и приглушенные крики. Через какое-то время дверь открылась, и оттуда выскочила Ляна, растрепанная, заплаканная, с черными разводами на щеках. Ни на кого не глядя, она побежала к себе в контору, застегиваясь на ходу.Юрик переглянулся с пацанами, скорчив совсем уж страшную рожу. Прошла минута — и оттуда же вывалился Головастиков, красный, как паяльник. Не глядя на пацанов, он протопал мимо и направился к выходу, чеканя жесткий шаг.Пацаны какое-то время шушукались и корчили рожи, пока из-за стены не донесся жалобный писк, и Кира Пална не хлопнула дверью, повернув замок.Следующие два дня Головастиков и Ляна дружно не смотрели друг на друга. Как назло (и как всегда бывает), все они постоянно встречались в коридоре: мрачный Головастиков, Ляна — и ректор в темных очках, прикрывших фингал под глазом.На третий день Ляна, войдя к себе в контору, встретила жалобные взгляды теть Дусь: — Ляночка! Золотко, мася моя! Иди, иди извинись, иди проси его, проси — хоть до вечера, но дождись, солнце, дождись... Он не откажет тебе, он к тебе хорошо относится... Надо, рыбка, надо... — Что надо? Кого просить? — у Ляны подкосились ноги. — Ты что, не видела внизу?..Ляна опрометью сбежала в вестибюль. Народ, стоявший под стендом объявлений, мгновенно расточился по сторонам, делая вид, что он тут не при чем.«В связи с тяжелыми дисциплинарными нарушениями... « — читала Ляна, как во сне, — «Василий Иванович... Ляна Эдгаровна... отчисляются...»К стенду подошел Головастиков.Из-за тяжелых сталинских колонн высунулись любопытные носы...***Какое-то время он стоял с ней. Затем, переглянувшись, они пошли к выходу. Вместе. — Пацаны, айда за ними, — скомандовал Юрик.Выждав дистанцию, они вышли на улицу. Парочка шла к парку, бурно обсуждая что-то и не замечая «хвоста».Пройдя в глубь парка, они свернули с главной аллеи и направились туда же, куда три дня назад ребята привели Ляну. — В свое логово ведет, — шепнул Юрик. — Ребяяят, а что щас будет...Поднялся ветер, вскружил листья — и Головастиков с Ляной пропали в золотом вихре.Потеряв их, пацаны проблуждали по парку, пока не вышли наобум к давешнему месту и не прошли дальше, вглубь оврага.Ветер крепчал, швыряя листьями в лицо. Туча закрыла солнце и нагнала жути; казалось, что парк манит их, втягивает и всасывает, как воронка. Пацаны уже были готовы повернуть обратно, как вдруг сквозь шелест гудящей листвы донеслись голоса.Юрик приложил палец к губам — и полез с друзьями в заросли, стараясь не шуршать. Ветер заглушал их шаги.Сквозь гул доносилось: — Мы простудимся... — И хорошо... так романтично... сопли...Подойдя к краю кустов, пацаны по очереди вытягивали челюсти, закатывали глаза и корчили друг другу жуткие рожи.Прямо перед ними, на медном ковре листвы катались Ляна и Головастиков, яростно раздевая друг друга.Он стаскивал с нее джинсы с трусами, а она, выгнувшись мостиком, тянула с него майку.... Волосы ее смешались с листьями, и вся она была в листьях, в рогатых кленовых золотинках, залетавших ей на грудь и на бедра. Головастиков смахивал их и облизывал ей тело, жадно всасываясь губами в соски и в живот, и непрерывно говорил ей что-то — а она отвечала ему, выгибаясь, как пантера: — ... моешь... меня... — ... горькая... от листьев... — ... прополощешь дома рот... аааа... — ... зачем... вкусно... — ... у тебя... шершавый... как у собаки... — ... я и есть собака...Ветер усиливался, раскачивая деревья, как качели, — и с ним ускорялась возня тел, вывалянных в листве. Любовники толкали друг друга, тискались, боролись, терлись телами, непрерывно говорили что-то, улыбались и смеялись; Юрик был готов отдать половину своих оргазмов за то, чтобы узнать, о чем они говорят, — но ветер глушил слова и нес их к густому небу, синему, откровенному до неприличия, как голая щель Ляны и ее набухшие,
