кстати, он очень сильный. А по виду не скажешь, да?
Он: (рассматривает фотографию) И правда, не скажешь. (наклоняется ниже) Ну-ка, а так?
Соня: Один раз... да нет, ни к чему это, болтаю, вечно, много лишнего.
Он: Нет, ну почему же? Интересно. Один раз...
Соня: Да, ничего интересного. Тащил меня на себе километров пять.
Он: Ничего интересного! Это пер, называется. Тебе, что, это не интересно? Пер пять километров! А она заявляет, что это не интересно! Нет, ну ты подумай! Вот я, например, никогда, никого не пер пять километров, но я могу представить каково это. Я могу представить, что это, по меньшей мере, тяжело.
Соня: Все?
Он: В общем, да... И что же, ни разу не присел?
Соня: Да ну тебя. Я ногу подвернула... Ну, несколько раз мы останавливались.
Он: Надолго?
Соня: Точно не помню.
Он: Ну, хоть, приблизительно.
Соня: Минут по десять.
Он: Только то?
Соня: Я слышала, что десяти минут достаточно, чтобы... А, да ладно.
Он: А звали-то его как?
Соня: (показывая на фотографию) Ты о нем? Не помню я что-то.
Он: Странно, правда? (закуривает; про себя) Пятая.
Соня: (отмахивается) Пожалуйста, перестань курить. Голова тяжелая.
Он отходит к окну. «Тоже мне, влез в историю... сразу надо было с этим развязаться». Берет с подоконника тополиный пух, кидает в Соню. Она отмахивается. Он бросает сигарету в окно. Подходит к Соне, садится на корточки, берет ее за щиколотку.
Он: Слушай, что-то не так?
Соня: (убирает ногу) Нет, все в порядке.
Он: (опять берет ее за щиколотку) Ты уверена?
Соня: (опять убирает ногу) Да, как обычно, не хуже, не лучше.
Он: (достает сигарету) Нам не надо поговорить?
Он отходит к окну. «Надо с этим кончать... нервная какая-то... не соображаю ничего... очки эти нелепые придумала, парики... она же ничего не может». Соня смотрит на него. «Какой же красивый, господи, боже мой... пусть говорит, что хочет... смотреть буду, пока не стемнеет... раньше и не мечтала, а теперь все, все, и это и то... и солнце ушло из комнаты, и дела ни до чего нет... а там, видно будет». Она потягивается и падает навзничь, держа в вытянутых руках фотографию в рамке. Он оглядывается, подходит, берет фотографию и в ней снова отражается заходящее солнце; еще только середина дня, ну, скажем, начало шестого. А потом склоняется к лицу Сони.
Он: Может быть, так лучше?
Она опускает свои поднятые руки и закрывает глаза, однако и улыбается.
Соня: Ты не чувствуешь за собой никакой вины? Вот я за собой не чувствую.
Он: Да нам спасибо должны говорить.
Соня: (открывает глаза) Ты, правда, так думаешь? А который час? Семи еще нет?
Он: (кладет голову ей на грудь) Четверть шестого.
Соня: Ну и ладно. (обнимает его)... Хотя, в конечном счете, мы слова дурного никому не сказали... Если называть вещи своими именами.
Он: Тебе также хорошо, как и мне?
Она шепчет ему на ухо что-то.
Смеются.
Она шепчет ему на ухо что-то. В такие моменты вряд ли думаешь о делах. Когда он спросил ее: «Что бы ты делала, если бы мы не встретились?», она сказала правду.
Когда не держишь окна закрытыми, то тополиный пух залетает в комнату. Он носится, поднимаясь к потолку, оседает на пол, им набит опрокинутый пустой стакан, он плавает в чашке с чаем и намокает, прилипает к губам, рукам, спинам, запутывается в волосах. Соня падает в сугроб тополиного пуха, улыбается и шепчет: «Мне хорошо с тобой, наверно». Солнце уже ушло из комнаты. Уже шесть часов.
Соня спит. Он лежит рядом.
Он: (глядя в потолок) Тихо-тихо-тихо. Я расскажу тебе вторую историю, из тех трех, приготовленных для тебя, я расскажу, а ты спи... Он пришел к ней утром, еще до полудня. Нет, он, как всегда, сел у ее двери. Вот уже пять лет, почти каждый день страшное унижение. Она видела, как он входит в подъезд, и он видел ее в окне, но его присутствие не льстило и не мешало ей. Всякий раз, по пути к ней, он что-нибудь загадывал, какие-то цифры или еще что-то. И думал, если случится совпадение, она позовет его.
