школы, которая училась у мистера Тромблей, тоже не была одарена грудью, но, думаю, это понятно — ведь она была на год младше меня и училась в младшем классе. Ее звали Беверли. Ее час был сразу после моего, с пяти до шести. Я несколько раз видела ее перед музыкальной комнатой мистера Тромблей, но моя мама всегда ждала меня в машине, поэтому мы с Беверли никогда и не разговаривали, никогда не обменивались ничем, кроме пары «приветиков», когда она заходила на свой урок, а я выходила, чтобы поехать домой.
Беверли жила вдалеке от нас, поэтому я почти ничего о ней не знала, за исключением того, что все считали ее очень умной и очень застенчивой. В чем-то вроде меня в те дни. И она была действительно симпатичной. Без груди, как я сказала, но с большими голубыми глазами и длинными светлыми волосами, мягкими, и прямыми, и красивыми, струящимися по ее спине. Иногда я желала иметь именно такие волосы, а не эти путаные кудряшки, которые, похоже, только и делают, что мешают, и раздражают, и растрепываются повсюду, что бы я с ними не делала.
Хочешь еще чашечку? Думаю, я выпью еще половинку. Милые чашки. Пурпурные любовные птички, такие пухленькие, толстенькие, целуются, и эти сердца повсюду, некоторые из них вверх ногами. Разве перевернутые сердца не выглядят лаконично... ну, они могут быть попкой женщины, или ее грудью, или мужской мошонкой?
Однажды в четверг, везя меня к мистеру Тромблей, мама сказала мне, что она немного опоздает — у нее были другие дела. «Хорошо, я просто подожду снаружи», — сказала я.
«Только если не будет дождя, — ответила мама. — Ты промокнешь. Просто скажи мистеру Тромблей, что тебе надо подождать внутри. Я не опоздаю более, чем на двадцать... тридцать минут».
«Он не любит, когда мы ждем внутри», — сказала я.
«Чушь, — ответила мама. — Он просто не хочет, чтобы там были родители. Скажи ему, что тебе надо подождать. Уверена, все будет нормально».
Я сказала, что я была стеснительной? Я была очень стеснительной. Идея того, что мне придется спросить разрешения мистера Тромблей подождать в холле после урока, бросила меня в кататоническую панику. Я не могла сделать этого. Я попыталась. Но не смогла. Что если он скажет нет? Что мне тогда делать? Боже, я вела себя глупо, так? Ведь насколько сложно выдать что-нибудь вроде: «Моя мама задержится, поэтому можно я подожду в холле после урока?»
Вместо того, чтобы сконцентрироваться на уроке, я потратила все время волнуясь... волнуясь и молясь, чтобы погода улучшилась, чтобы дождь остановился и я могла подождать снаружи, пока не придет мама. Странно, но я сыграла не хуже, чем обычно. Возможно, даже лучше. Так показалось мистеру Тромблей. «Ты сегодня действительно отлична, — сказал он. — Тебе наконец-то удался этот быстрый пассаж». Сказав это, он легко прикоснулся рукой к моему плечу, и я едва заметила это. «Моя призовая ученица», — сказал он, слегка сжимая мое плечо. Раздался удар молнии, и я вздрогнула. «Небольшая гроза», — сказал мистер Тромблей, поглаживая мое плечо. «Давай услышим этот быстрый пассаж еще раз. Заставь его нестись. Заставь его танцевать. Заставь его петь. Да. Так! Да».
Его энтузиазм должен был заставить меня почувствовать себя прекрасно. Триумфально. Взбудоражено. Возвышенно. Но все, что я ощутила, было тоской. Я собиралась подвести его. Я открыла рот последний раз, чтобы спросить его, но ничего не вышло из него. Я почувствовала себя хрупкой, как маленькая птичка, которую сейчас съест кот.
Мистер Тромблей заметил. «Ты дрожишь, дитя, — сказал он, его рука все еще покоилась на моем плече. — В чем дело?» Я не могла повернуться к нему. Он заметил бы мои слезы. Но он и так их заметил. Его пальцы прикоснулись к моей щеке, к моим слезам. «Да, — сказал он, ничего не понимая. — Ты так хорошо сыграла сегодня. Моя призовая ученица. Ты так хороша. Так хороша. Я горжусь тобой. Поработаешь над
