видел, хотя разговор мой состоялся через семь минут после вашего ухода. Я решила, что вы заблудились в саду. Вы теперь меня извините, я хочу спать. Это единственная возможность скоротать скучную ночь. Спокойной ночи. Под ней снова зазвенели пружины и все затихло. Я стоял ошеломленный и раздавленный, не зная, что делать. Я не мог уйти от нее, меня как будто приковали к ней невидимой цепью. Я стал в уме поносить ее площадной бранью, пытаясь заставить себя возненавидеть ее, но тщетно. Я только еще более отчетливо понял, что полюбил ее той сумасшедшей любовью, которая рождается мгновенно и мучает человека всю жизнь. Динь-динь-динь — дискантом прозвенели часы на трюмо. Три часа ночи. Я стоял в угрюмом оцепенении и мрачно соображал: что делать? Мелькнула мысль броситься к ней и умолять о прощении, чтобы она позволила побыть с ней, чтобы я мог ее видеть. Теперь даже ее издевки казались мне малыми по сравнению с этим пренебрежительным молчанием. Созерцание ее стройного свежего тела доставляло мне почти плотское наслаждение. О! Чтобы хоть раз взглянуть на нее! Мне хотелось броситься к торшеру, включить свет, взглянуть на нее и убежать. Я не знаю, сколько времени я простоял в этой чернильной тишине, копаясь в своих мыслях. Салина ничем не проявляла своего внимания ко мне, будто меня не было. Я тяжело вздохнул. — Это все еще вы? — спросила она. Я не ответил. — Вы что, хотите меня караулить? Не стоит беспокоиться. Я никого не боюсь, а евнухов не держу, так как ненавижу целомудрие. Черт вас возьми! — вдруг закричала она. — Вы либо убирайтесь отсюда, либо зажгите свет и сядьте, что вы стоите, как столб посредине комнаты? Этот окрик вывел меня из мучительного оцепенения. Я подошел к торшеру, нащупал шнур выключателя и включил свет. Салина сидела на диване, поджав к подбородку колени и диким злым взглядом пристально смотрела на меня. — Бросьте мне халат, он лежит на шкафу. Теперь отвернитесь, я оденусь. В шелковом алом халате она выглядела еще стройней и тоньше. — Дайте сигарету, — сказала она, присаживаясь на пуфик. Помолчали. только теперь я услышал звонкое тиканье часов, которое раньше не замечал. Стрелки показывали 3 часа 35 минут. — Что же мы будем делать? — спросила она. Разговаривать с вами не о чем, а на большее... — Помолчите, — попросил я, — дайте на вас посмотреть. Она очень удивилась, но замолчала, обиженно отвернувшись. — Боже, какая вы чудесная! — невольно вырвалось у меня восклицание. — Из какой сказки, какой волшебник вас добыл и подарил людям? Она улыбнулась и склонила головку, кокетливо посмотрела на меня из-под опущенных ресниц. Халат на ее груди чуть приоткрылся и мне стала видна пышная округлость мраморно-белой груди. У меня захватило дух и слова застряли в горле. — Что же вы замолчали? Говорите! Говорите же... Мне это очень нравится. — Что говорить? — продол2e0fжал я, с'едая ее взглядом. Разве можно высказать словами то очарование, которое вы излучаете, которое греет, обжигает и ослепляет все вокруг? Она заметила, что я смотрю на ее грудь, но не захлопнула ворот халата, а только прикрыла глаза и опустила руки, отчего он еще больше распахнулся, обнажая белую полоску живота с темной впадинкой на пупке. Я не выдержал и, порывисто вскочив с пуфа, приник губами к ее полуоголенной груди. Она вскрикнула и оттолкнула меня, стремительно отскочив в сторону. — Не надо! — прошептала она. — Не надо! В этом восклицании не было ни гнева, ни укора, ни мольбы. И я понял, что она горит тем же желанием, что и я. В каком-то диком исступлении, не сознавая, что делаю, что говорю, я протянул к ней обе руки и прошептал: — Ну, покажи мне ее и я не прикоснусь к ней, я только буду смотреть. Кинь мне эту подачку. Я умоляю тебя! Ее глаза загорелись, красивые крылья прямого носа затрепетали и сузились, она издала тихий протяжный стон и как будто против своей воли, как
