пьяный не сумел бы увидеть, как оттопырил брюки мой беснующийся член. Она увидела и: улыбнулась.
Как в тумане, проносится передо мной наша тогдашняя нескладная беседа. Признаюсь, завязать знакомство с девушкой, тем более — красивой и влекущей, для меня не составляет труда, но, как я не раз убеждался, мой откровенный напор смущает и тревожит девушек, а те из них, кто догадывается о моих притязаниях тотчас же и не требует изысков и подчеркнутой галантности, не находят меня достойным парнем. Возможно, на моё «шустрое» поведение повлияла выпитая для храбрости бутылка вина (вообще-то я опасался, что Людмила сочтёт меня пьяницей и никчемным пустоцветом, если я переусердствую в реверансах). Так или иначе, я тоже быстро привлёк её внимание, хотя бы тем, что был самым рослым гостем, а она, замечу, девушка высокая и на празднике превосходила всех размерами и лишь одной долговязой девице уступала ростом.
Говорили мы, впрочем, не особенно много. Свет был вскоре погашен, хозяйка дачи, — подружка моего приятеля, — поставила на столы и подоконники большой комнаты-столовой тыквы с горящими свечами, заиграла в меру бойкая, в меру — торжественно-мрачная музыка, и пары закружились в танце. На кассете оказались записаны почти одни медленные композиции, не очень долгие по времени, но энергичные и возбуждающие. Я не мог не восхититься хитростью своего друга: он специально дал гостям как следует разгорячиться вином и коньяком, чтобы они осоловели и не привередничали с музыкой, — на трезвую голову гости предпочли какой-нибудь примитив, — синтезатор пополам с перкуссией:
Я пригласил Людмилу потанцевать, и она спокойно согласилась. Она не пила больше двух бокалов вина, я же принял в тот вечер изрядно и чувствовал, как полыхают щеки, хотя рассуждал и мыслил нормально; остальные приглашённые были уже заметно пьяны. В танце я сразу же крепко обхватил девушку за торс, указательными и большими пальцами слегка пощипывая складочки её боков, а мизинцами стараясь массировать нижнюю часть спины над крестцом, там, где начинается «кошачья линия». Одновременно я дал ей возможность ощутить силу мышц, иногда чуть приподнимая её тяжёлое тело, иногда — поталкивая бицепсами рук её развитые «крылья» и сжимая ладонями её бока поплотней. Мой твёрдый и выпирающий член не опадал ни на минуту, то и дело касаясь её переливающихся бёдер; я пробовал притянуть её ближе, чтобы, несколько приостановив наши колыхания, коснуться и её живота, но Людмила этого не допускала. Однако я не прекращал попыток и, наконец, мне удалось приблизиться к ней и упереться своим «орудием» прямо в её прелестный, выпуклый и приличный, но упругий, животик. Девушка, казалось, застеснялась и повела себя неловко, даже хотела закончить танец, но я не отпустил её. Впоследствии я узнал, что подобные вещи её вовсе не смущают, и единственное, что способно вызвать у неё замешательство, — чёрная неблагодарность. Единственное, что она не умеет прощать. А та неловкость была всего лишь кокетством.
В комнате стало жарко, так как прогрелась затопленная печка, и часть гостей пошла покурить во двор. Я в то время изредка покуривал, и предложил Людмиле тоже выйти освежиться и побыть на природе. Она была не против, поскольку курила сама, но тоже, как и я, — не больше трёх-пяти сигарет в сутки и преимущественно в компании. Постояв на веранде и болтая о том, о сём, мы довольно скоро вернулись в столовую, — подул сырой холодный ветер, и стало промозгло. В доме было, наоборот, душно; раскрасневшаяся и повеселевшая Людмила сняла свитер, под которым была спортивная зелёная майка, и мы снова ринулись плясать. Народу в комнате почти совсем не было, а музыка гремела здорово; мы больше дурачились, переходя с вальса на разнузданную ламбаду, причём девушка не только подчинялась моим диким выкрутасам в танце, но и баловалась сама. Под конец она обняла
